Красный шторм. Октябрьская революция глазами российских историков - [40]

Что касается Временного правительства, то оно после корниловского мятежа откровенно сыпалось. Министр-председатель оттолкнул от себя значительную часть энергичного офицерства своей ссорой с Корниловым, а рабочих и солдат — союзом с олигархами. Керенского, намекая на его сумасбродство и мягкотелость, теперь ставили в один ряд с бывшей царицей: «Раньше у нас была Александра Федоровна, а теперь Александр Федорович». И со стороны значительной части буржуазии установилось очень странное отношение к большевикам. Все ждали, когда же наконец они смогут взять власть и развалить все окончательно, чтобы можно было оттолкнуться от дна. Уже в сентябре, когда к Путилову обращались офицеры, просившие денег на разгон Совета, он отказывался. В то время никто из купечества не верил, что большевики чем-то могут эффективно управлять. К ним относились как к какой-то революционной приблуде, способной произнести пламенную речь или кинуть бомбу, но организовать массы или вести какое-то строительство — никогда. Расчет был на то, что большевики, завоевавшие доверие советской массы критикой Временного правительства, быстро провалятся, когда сами станут властью. И тогда можно будет повернуть ситуацию в свою пользу. Как мы знаем, эти расчеты оказались неверными.

Большевики же смотрели на ситуацию иначе. Они не собирались опираться на олигархов. Они решили опереться на народную стихию, полагая, что она никогда не даст провалиться, если ты стал для нее своим. Это была магистральная линия Ленина, и он ее реализовал.

Иными словами, результаты интриг финансовой элиты можно охарактеризовать словом «доигрались». Давайте в завершение скажем о том, как сложилась дальнейшая жизнь фигурантов этой игры: Путилова, Коновалова, Рябушинского и других.

Большинство оказалось в эмиграции. К Путилову отношение там было очень плохое. Он установил контакты с большевиками и поддерживал отношения с наркомом внешней торговли Леонидом Борисовичем Красиным, который когда-то был представителем немецкой фирмы «Сименс» в России. Они прекрасно взаимодействовали. Путилов надеялся вернуть свои активы в виде концессий, но у него ничего не вышло. Между тем с ним многие прекратили общаться, и он доживал свой век в Париже на тихой улочке Пусси.

Эмигрировали также все представители семейства Рябушинских. Все, что удалось вывезти из России, они вложили в разные европейские акции, но все это обратил в пыль кризис 1929 года. Впрочем, глава клана Павел Павлович этого уже не увидел: он скончался в 1924 году.

Александр Иванович Коновалов жил долго и в основном во Франции. Занимался обустройством русских эмигрантов на чужбине, преподавал, сотрудничал с либеральной эмигрантской прессой. После вступления нацистов в Париж эмигрировал в США. Его сын Сергей стал почетным профессором Оксфорда, крупным историком и литературоведом.

В Париже жил и Александр Иванович Гучков. Он все время изображал бурную деятельность, но реального политического веса уже не имел. Его дочь Вера сотрудничала с советской разведкой.

Судьбы эмигрантов сложились по-разному, но мало у кого счастливо. Например, бывший морской министр Григорович, через которого проходили деньги, соизмеримые с потоками «Газпрома», умер в нищете. Что, кстати, говорит о том, что он ничего не украл. Лучше всех устроился Петр Барк, бывший министр финансов. Он вел по ходу Первой мировой войны переговоры с англичанами. Те оценили его профессионализм и предложили работу в Банке Англии, где он приобрел огромный авторитет. В результате Барк был произведен в рыцарское достоинство и получил титул баронета.

Красный и белый террор

Один из болезненных моментов истории русской революции — тема террора, применявшегося противоборствующими сторонами в ходе Гражданской войны к явным или мнимым врагам, а также к населению. Характер, масштабы и число жертв террористических актов по сей день вызывают споры. Илья Ратьковский, доцент Института истории СПбГУ, кандидат исторических наук, попытался дать взвешенную оценку неоднозначным событиям революционного лихолетья.

Егор Яковлев: Давайте для начала определимся с понятиями. Что мы будем понимать под словом «террор»? Скажем, относятся ли к террору самосуды февраля 1917-го, когда матросы массово убивали офицеров на Балтийском флоте?

Илья Ратьковский: Понятие «террор», как и многие термины, имеет несколько значений. Применительно к нашей теме террор часто определяют как политику, направленную на устрашение населения, чтобы оно полностью или какие-то его категории не представляли угрозы правящему режиму, красному или белому. С этой точки зрения события, которые произошли в феврале 1917 года, оценить как террор достаточно сложно: там был разгул стихии, а не политическая воля государства. Есть и вторая точка зрения, определяющая террор как явление, имеющее социальное происхождение и направленное на устранение или запугивание врага некой социальной группы, даже и без участия государства. Конечно, самосуд матросов в отношении офицеров в 1917 году может рассматриваться как террористическая практика. Матросы, по их мнению, ставили офицерство на место, запугивали его — и не без успеха: известны случаи массового ухода с флота и из армии офицеров в февральские и мартовские дни. Поэтому, да, эти события можно расценивать в широком значении как проявление практики террора. Но это не красный террор, а социальный стихийный.