Красный шарф - [2]

— Уж ты меня прости, старина, — объявил он Ганимару. — Мне нужно с тобой переговорить… Причем — срочно…

Он протянул ему руку и, поскольку инспектор продолжал стоять в ошеломлении, с лицом, перекошенным бешенством, воскликнул:

— Ты, кажется, не понимаешь… Хотя все предельно ясно… Мне понадобилось срочно тебя повидать… Так что…

И словно отвечая на еще не высказанные возражения:

— Да нет, старик, ты ошибаешься. Если бы я тебе написал или позвонил по телефону, ты бы не пришел… Либо заявился бы во главе целого полка. Я же хотел повидать тебя одного и подумал, что нет лучшего способа, чем послать этих двух людей с задачей сеять апельсиновые корки, рисовать крестики и нолики, короче — отметить тебе дорогу к этому месту. Но в чем дело? Ты вроде совершенно оглушен. Что случилось? Может, ты меня не узнаешь? Я — Люпэн… Арсен Люпэн… Поройся в памяти… Разве это имя ничего тебе не напоминает?

— Скотина, — процедил сквозь зубы Ганимар.

Изобразив полное отчаяние, Люпэн сердечно проговорил:

— Ты сердишься? Я вижу это по твоим глазам… Дело Дюгри-валь, не так ли? Я должен был подождать, чтобы ты пришел меня арестовать?.. Черт побери, мне это как-то не пришло в голову! В следующий раз, клянусь…

— Каналья, — пробурчал Ганимар.

— А я-то думал, тебе будет приятно! Честное слово, так себе и сказал: «Мой добрый, толстый Ганимар, мы ведь с ним так давно не виделись! Он просто бросится мне на шею».

Ганимар, который все еще не сдвинулся с места, вышел, казалось, из оцепенения. Он посмотрел вокруг, взглянул на Люпэна, подумал, вероятно, не броситься ли ему, действительно, на шею, затем, овладев собой, взял стул и устроился на нем, словно вдруг решился выслушать своего противника.

— Прекрасно, — сказал Люпэн, — поговорим. Трудно и мечтать о более спокойном местечке. Этот старинный особняк принадлежит герцогу де Рошлор, который в нем никогда не живет и который сдал мне внаем этот этаж, передав места общего пользования в распоряжение предпринимателя-маляра. У меня есть несколько подобных жилищ, весьма удобных. Здесь, несмотря на внешность русского барина, меня знают как господина Жана Дюбрей, бывшего министра… Ты меня поймешь: я избрал необременительную профессию, чтобы не слишком привлекать внимание…

— Какое мне до всего этого дело? — прервал его Ганимар.

— Ты прав, я заболтался, а ты, наверно, торопишься. Извини, разговор не будет долгим… Пять минут… Приступаю… Сигару? Не желаешь? Прекрасно. Я тоже.

Он сел и забарабанил пальцами по столу, раздумывая, затем приступил к делу.

— Семнадцатого октября 1599 года, в прекрасный теплый, радостный день… Ты слушаешь, Ганимар?.. Итак, 17 октября 1599 года… В сущности, надо ли непременно возвращаться к правлению Генриха IV и рассказывать тебе о хронике Нового моста? Вовсе нет, ты не слишком вникал в историю Франции, и я рискую внести лишний сумбур в твои мысли. Довольствуйся же знанием того, что в эту ночь, к часу утра, лодочник, проплывавший под последней аркой означенного Нового моста, со стороны левого берега, услышал, как перед носом его баржи в реку свалилось что-то, что было сброшено с высоты моста и явно предназначалось для самого дна реки. Его собака бросилась в ту сторону, громко лая, и когда лодочник добрался до носа своего судна, он увидел, что пес треплет в пасти обрывок газеты, которая, по-видимому, служила оберткой, для каких-то предметов. Он подобрал те предметы, которые не упали в воду, и, вернувшись в свою каюту, осмотрел находку. Знакомство показалось ему любопытным, и, поскольку он поддерживает связь с одним из моих друзей, он с его помощью предупредил меня. Этим же утром меня разбудили, чтобы поставить в известность об этом деле и ввести во владение подобранными предметами. И вот они перед тобой.

Он показал эти вещи, разложенные на столе. Вначале — обрывки номера газеты. За ними — большая хрустальная чернильница, к крышке которой был привязан длинный обрывок бечевки. Потом был осколок стекла, затем — нечто склеенное из картона, превращенное в тряпку. Наконец тут был обрывок ярко-красного шелка, заканчивавшийся шариком из той же ткани, того же цвета.

— Ты видишь наши вещественные доказательства, мой добрый друг, — сказал Люпэн. — Конечно, решить возникшую загадку было легче, если бы в нашем распоряжении были остальные предметы, которые глупое животное раскидало куда попало. Мне, однако, кажется, что вполне можно найти решение, подумав и приложив хоть немного сообразительности. А это как раз — твои лучшие качества. Что ты об этом скажешь?

Ганимар не пошевелился. Он словно выразил готовность выслушивать болтовню Люпэна, но собственное достоинство запрещало ему отзываться на нее хотя бы единым словом либо даже кивком головы, который мог быть истолкован как одобрение или несогласие.

— Мы с тобой, очевидно, полностью согласны, — продолжал Люпэн, словно и не замечая безмолвия главного инспектора. — И могу таким образом резюмировать единой заключительной фразой это дело, как о нем рассказали представленные вещественные доказательства. Вчера вечером, между девятью часами и полуночью, некая девица эксцентричного поведения была ранена ударами ножа, а затем задушена насмерть хорошо одетым мужчиной, носящим монокль, принадлежавшим к завсегдатаям ипподрома, с которым указанная девица съела три пирожных безе и один эклер в кафе.