Красный ошейник - [20]

Солнце переместилось, и они сдвинулись на другой край скамейки, чтобы оставаться на свету.

– Я частенько наведывался за ним в русский сектор, так что в конце концов познакомился с этими парнями. Там был один по фамилии Афонин, он знал французский, и мне очень нравилось разговаривать с ним. Это был простой солдат, но из образованных. Он работал в типографии, в Санкт-Петербурге. У него возникли проблемы с царской полицией, парня загребли и отправили на фронт, без его согласия.

– А разве офицеры за ним не следили?

– Да их было немного. Мне так показалось, что все русские, которые очутились там, были вроде этого Афонина. Они устраивали сходки и часами говорили про политику. С начала семнадцатого года волнения среди них нарастали. А уж когда они узнали про Февральскую революцию, тут был полный восторг. Они плясали всю ночь напролет. Нашим офицерам пришлось вмешаться, потому что они испугались, что неприятель воспользуется этим, чтобы нас атаковать. Когда свергли царя, они как с ума посходили. Не могли усидеть на месте. Можно сказать, что в тот же день они засобирались в Россию.

– А откуда они узнали эти новости? Вы ведь говорили, что были отрезаны от мира?

– Мы-то да, а вот они нет. Напротив расположились болгары, их язык довольно близок к русскому. Они друг друга понимали. А болгарам, как австрийцам и туркам, каждый день сообщали новости про Россию, потому что их начальство считало, что рассказы про российские неурядицы поднимают боевой дух. Им было обещано, что, как только падет царский режим, русские тотчас прекратят войну.

– Стало быть, между русскими и болгарами были какие-то связи, хоть они и находились по разные стороны фронта?

– Это я и уразумел, отсюда и вышла вся заваруха.

VII

Река была мелкая, и в течении, натыкавшемся на камни, возникали полосы белесой пены, затягивая почти всю поверхность. Ветви ивы, что по весне окунались в воду, теперь повисли в воздухе, и на них болтались покрытые илом водоросли.

Молодой человек сидел на корточках где-то посередине реки. Он добрался туда, перескочив с камня на камень, и теперь застыл, склонившись над потоком. Стоя босыми ногами на замшелом скалистом выступе, он пристально, как ястреб, вглядывался в омут у себя под ногами. В этом естественном укрытии форель легко скользила меж солнечных зайчиков, кружившихся в танце на песчаном дне. Парень медленно замахнулся палкой с заостренным концом, на мгновение замер, а затем нанес стремительный удар, пронзив рыбу. И вытащил острогу из воды. На острие извивалась форель.

Рыбак выпрямился, но внезапно снова застыл, как сторожевой пес. На берегу он заметил темную фигуру.

– Луи, не пытайся удрать! – крикнул наблюдавший за рыбаком человек. – Я всегда знаю, где тебя найти. Подойди-ка сюда.

Габар лишь чуть-чуть повысил голос. Течение реки было настолько медленным, что в лесной тишине, при еле слышном журчании, слова жандарма прозвучали отчетливо, особенно для уха, привыкшего улавливать малейший звук.

Ловко переступая с камня на камень, Луи приблизился к берегу. Подойдя к сержанту, он неловко скрестил руки за спиной, чтобы спрятать добычу, и потупился. Это был парень лет двадцати, небритый, с почти сросшимися бровями и вьющимися, низко спускающимися на лоб черными волосами. На людях он сутулился и выглядел напуганным. В лесу же его взгляд обретал звериную зоркость. Он жил охотой и рыбалкой. Мать его умерла, когда ему было десять лет, а от кого она его родила, никто толком не знал. Мальчика отдали в сиротский приют, откуда он дважды сбегал, чтобы вернуться в родимый дом на опушке леса. В конце концов его оставили в покое. Габар приглядывал за ним. Он считал парня безобидным, однако знал, чем тот дышит и каковы его слабости.

– Ты по-прежнему проворный малый, как я погляжу, – сказал Габар. – Ну-ка, покажи.

Форель уже перестала биться, смирившись со своей участью или уже отдав концы. Это была великолепная рыба с переливчатой чешуей. Острога вонзилась ей аккурат посередине тела.

– Луи, нынче ты ведешь себя спокойно. Но скажи, ты по-прежнему поглядываешь на нее?

Парень помотал головой:

– Нет-нет! Клянусь.

– Не клянись, так будет благоразумнее. Тем более что мне-то известно. Я ведь тоже за тобой поглядываю, разумеешь?

Луи теребил острогу, на которой все еще болталась форель.

– Слушай, я также знаю, что ты не сделал ничего дурного. Это сильнее тебя, но тем хуже. С тех пор как ты перестал досаждать ей, ты можешь преспокойно подглядывать за ней сквозь ветки, раз это доставляет тебе удовольствие.

Юноша покосился на жандарма. Он не понимал, куда тот клонит.

– Луи, мне нужна твоя помощь. Ты ведь мне кое-чем обязан, не так ли?

Парень затаился, ожидая разъяснений.

– Ты знаешь Морлака, дружка Валентины?

В глазах Луи молнией сверкнула ненависть.

– Он ушел на фронт, – злобно выговорил он.

Говорил он невнятно, глухим голосом.

– Он уходил, но вернулся. И тебе это известно.

Луи отвернулся.

– Если не ошибаюсь, ты каждый божий день ходишь посмотреть на нее.

Юноша молчал.

– Не надо песен. Я уж твои привычки знаю. С утра ты забираешься в лесок повыше ее огорода, чтобы видеть, как она пропалывает грядки. А вечером проходишь позади дома, посматривая, как она идет доить козу. Не возражай. С тех пор как ты стал вести себя тихо, мне не в чем тебя винить.