Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - [16]

Голливуд влюбился — мгновенно, до обморока — в человека невнятной национальности, на шести языках расписывавшего кошмары нацистского террора и героику сопротивления и именовавшего себя Рудольфом Бреда. Человек кино, он знал, что люди кино «смотрят» реальность, как фильм. А фильм, по определению, вложенному Годаром («Безумный Пьеро», 1965) в уста Сэмюэла Фуллера, — это «поле боя: любовь, ненависть, насилие, действие, смерть — одним словом, эмоции».

Работа подпольщика монотонна, скучна, грязна. Но Бреда щедро угощал Голливуд жестокой поэзией Коминтерна, балладами о засадах, перестрелках, переходах — вброд, под пулями — пограничных рек. Завороженная аудитория чувствовала: делегат этого прекрасного и страшного мира вскоре вернется в него навсегда.

Его рассказы транслировали правду мировой революции, ну а детали — что детали? В жизни Бреды хватало сюжетов, о которых знать не полагалось никому. За ним следили разведки как минимум четырех стран. Его имя всплывало в секретных рапортах о перестрелке на подпольной радиостанции, оборудованной нацистами-диссидентами из «Черного рейхсвера» в Чехии; двойном самоубийстве в лондонском отеле; смерти маститого гомосексуала, якшавшегося со штурмовиками и застреленного на австрийском курорте.

Он соблазнял Голливуд, как женщину, и Голливуд был обречен отдаться ему.

Он поразительно пленял женщин: это свойство весьма помогало ему в организации комитетов и кампаний. — Бабетта Гросс.

По легенде, он недолго, но был мужем Марлен Дитрих.

Он начал трудовую жизнь кассиром театра в Теплице, где работала юная Дитрих. Не знаю, правда это или нет, но он утверждал, что был ее первым мужем. Назови вы его по любому другому поводу лжецом, лицемером и бандитом, у него и волос бы на голове не дрогнул. Но если ему казалось, что вы сомневаетесь в том, что он говорил о Марлен, он взрывался и впадал в бешенство. То, что он переспал со всеми привлекательными женщинами, которых встречал, — правда. — Кокберн.

Современники сомневались лишь в том, что отношения Бреды и Дитрих были документально оформлены: в их же любовной связи — не в Теплице, так в Париже или Голливуде — не сомневался никто.

Но 10 сентября 1935-го в Нью-Йорке с трансатлантического лайнера сошел никакой не Рудольф Бреда, а Отто Кац. Его сопровождала женщина, только что — во второй раз за четыре года — ставшая его женой. Брак с Ильзой Клагеман, заключенный в Москве 7 декабря 1931-го, в США не признавался. Поэтому перед отплытием они еще раз поженились в Париже, что позволило Ильзе — и подруге, и соратнице — обзавестись самым безобидным и буржуазным из гражданств — чехословацким.

* * *

Отто Кац, как ни странно, — его настоящее имя, а не псевдоним в честь вечно пьяного еврея-фельдкурата из романа Гашека. Хотя имен у него, как у любого оперативника Коминтерна, было много: «товарищ Адамс», Брадиани, Бреа, Брадер, Бредер, Бреда. Иногда, оставаясь Кацем, он варьировал имена: Иосиф, Рудольф, Саймон.

В смертном приговоре, вынесенном ему не врагами, а соратниками, он назван Андре Симоном. Своего рода признание его литературных заслуг: всемирную славу он однажды (но не единожды) обрел как Андре Симон, автор книги «Я обвиняю!» («Они предали Францию», 1941). Мир терялся в догадках, кто этот блестящий публицист.

В апреле 1941-го цензура зарезала вторую часть романа Эренбурга «Падение Парижа». Свое настроение писатель аккуратно определил как «скверное». И вдруг: «С вами будет говорить товарищ Сталин».

Сталин сказал, что ‹…› нашел [начало романа] интересным; хочет переслать мне рукопись — перевод книги Андре Симона — это может мне пригодиться. Я поблагодарил и сказал, что книгу Симона читал в оригинале.

Сталин очень много читал, но редко «рекомендовал» книги собеседникам.

Это очень смешной эпизод. Эренбург мог не знать, кто прячется под именем Симона, а Сталин не мог не знать. Но Каца они оба хорошо знали.

Чешский еврей из состоятельной семьи, знакомец пражских экспрессионистов, сам поэт и драматург, короче, типичный представитель мелкобуржуазной богемы, он, как и все «потерянное поколение», «умер» на мировой войне. Домой он вернулся пропахший лазаретами и тюремной крепостью, куда дважды попадал за дезертирство.

В 1922 году 27-летний Кац перебрался в Берлин. В «Германский день», устроенный нацистами в октябре, он впервые слышал Гитлера и видел на мостовой жертву штурмовиков, над которой рыдала девушка. В том же году хваткий репортер, не пренебрегавший случайными театральными заработками, и неутомимый искатель ночных приключений вступил в компартию.

Наставником Каца был «король репортеров», коминтерновец Эгон Эрвин Киш, а в 1924-м на него положила глаз Бабетта Гросс, жена Мюнценберга. «Красный миллионер» вырастил из Каца своего альтер эго, уполномоченного по работе в театральных кругах.

Кац помог великому Пискатору создать свой театр, поставил на его сцене «Бравого солдата Швейка», занял кресло его директора и, как злословили в Берлине, довел до банкротства. Мюнценберг отправил его в Москву — учиться искусству революции.

Учиться — в буквальном смысле — в Международной ленинской школе. Ее представляют как секретную школу ОГПУ, штаб мирового заговора. На самом деле школа, первым ректором которой был Бухарин, давала систематическое марксистское образование перспективным лидерам компартий. Одновременно с Кацем там учились два Эриха: Хонеккер и Мильке, будущий Глава штази (1957–1989), эвакуированный в Москву, когда в Германии его объявили в розыск за перестрелку, стоившую жизни двум полицейским. А еще — Лина Одена, вождь комсомольцев Каталонии: в начале гражданской войны в Испании 25-летняя Одена застрелится, чтобы избежать фашистского плена.