Красный флаг: история коммунизма - [263]

…Я все это принимаю очень близко к сердцу: если я останусь в партии, это будет нечестно, если уйду — меня будут осуждать. Я добросовестный человек и не могу пропускать партсобрания или пренебрегать своими обязанностями»^{1247}.

Горбачев неосторожно разрушал идеологические основания советской системы, и взгляды сильно изменились в период между 1987 и 1991 годами[857]. Больше людей стали отрицательно относиться к партии и положительно — к Западу. Это произошло даже в странах соцлагеря, где люди какое-то время хорошо знали жизнь на Западе; в Венгрии число тех, кто верил, что «возможности образовательного и культурного роста» на Западе полностью реализовывались, подскочило с 22,8% в 1985-м до 51,1% в 1989 году^{1248}. Но это все же не значило, что большинство граждан советского блока хотели рыночную экономику западного образца. Когда задали вопрос, что нужно сделать, чтобы выйти из все более серьезного экономического кризиса, только 18% советских граждан сказали, что хотели бы больше частного предпринимательства; 50% — больше Дисциплины и порядка^{1249}. Сходным образом в 1989 году 73% жителей Чехословакии были против приватизации промышленности и 83% отрицательно относились к ликвидации колхозов^{1250}.

Действительно выиграл от идеологического кризиса национализм, и в странах Балтии, где националистическая враждебность по отношению к советской власти была уже какое-то время широко распространена, появились некоторые ранние признаки политического краха. Народные фронты в поддержку перестройки, созданные КГБ[858], чтобы проводить демократию в нужных направлениях, скоро вышли из-под контроля центра. Демонстранты стали требовать полной политической независимости, возвращения к частной собственности и конца советской системы.

Горбачев скоро столкнулся с хаосом. Атаковав старую политическую систему и идеологию, он подрубил опору власти прежде, чем была создана альтернативная структура. Почти то же самое произошло с экономикой: власть государства была подорвана прежде, чем подготовили площадку для рынка, который заменил бы ее. У Горбачева имелись две устоявшиеся альтернативы. Была китайская модель, которая подразумевала постепенное продвижение к рынку, ведомое могущественной партией и по-прежнему полагающееся на подавление инакомыслия; и была неолиберальная «шоковая терапия», которую советовали многие западные экономисты и МВФ. По понятным причинам Горбачев решительно отвернулся от первого варианта: он противоречил его планам политической демократии, и он был уверен, что это только усилит власть бюрократов, которых он так ненавидел. Тем не менее он отверг и шоковую терапию — так же предсказуемо. Это бы одним ударом уничтожило экономическую бюрократию и заменило бы ее рынками, приватизацией и жесткими мерами по борьбе с инфляцией. Но это также вызвало бы огромный взлет цен, глубокую рецессию и массовую безработицу. Даже если бы это было хорошей идеей, Горбачев никогда бы на это не пошел, так как он твердо решил получить одновременно демократию и рынок, сохранив при этом собственную власть. Введение рыночной экономики неизбежно ударило бы по многим людям, а демократия дала бы миллионам «неудачников» мощное оружие против правительства. Сам Горбачев ответил на давление со стороны народа смягчением уровня жизни, взяв займ на Западе. Последствием стало раздувание внешнего долга.

Вместо неолиберальной шоковой терапии или реформ под контролем государства по китайскому образцу Горбачев пошел на глубоко порочный компромисс. Атака на бюрократию разрушила старую систему, которая поставляла ресурсы от одной фабрики к другой, в то же время главы предприятий получили новую автономию: они теперь оказались свободны от любого рыночного или политического давления, чтобы производство было эффективным и дешевым. Неизбежно цены выросли, прилавки опустели и очереди вытянулись. Пока миротворца «Горби» приветствовали на Западе, его популярность дома рухнула.

Некоторые в то время настаивали, что Горбачев должен скопировать более статичную китайскую модель, и споры об альтернативных путях продолжались^{1251}. Китайские условия, конечно, очень отличались от российских. В Советском Союзе сельское хозяйство было сильнее подорвано коллективизацией, и старые промышленные аппаратчики обладали большей властью[859] и могли препятствовать экономическим реформам. Тем не менее некоторые утверждают, что если бы были правильные стимулы, некий вариант «Четырех Модернизаций» Дэна привел бы к лучшим экономическим результатам.

Наверное, бессмысленно рассуждать о возможных альтернативах. Учитывая демократическое, антибюрократическое мировоззрение Горбачева и интеллектуальную среду на Западе, у китайской модели почти не было шансов. И даже если бы вариант китайской модели обеспечил улучшение в экономике, это нанесло бы ущерб политической свободе и, возможно, миру во всем мире. Коммунисты остались бы у власти, и старая гвардия, возможно, смогла бы противостоять выходу из соцлагеря стран Восточной Европы в 1989 году.

Тем не менее курс, избранный Горбачевым, какими бы ни были его политические преимущества, имел разрушительные последствия для экономики: фактический крах государства и «разворовывание» экономики управляющими и руководителями. Когда в 1989 году Горбачев в конце концов назначил либерала Николая Петракова своим советником по экономическим вопросам и ясно дал понять на следующий год, что вероятна приватизация