Красный дым - [11]

— Ну, как знаешь, Дмитрий Дмитрич…

Тут же порешили, что возглавит колонну начальник штаба, а знамя полка вынут из чехла и спрячут на груди у помначштаба-1, если что с ним случится, знамя спрячет у себя на груди ПНШ-2 и так далее, благо помощников у начштаба хватает. Ну а комиссар и особист пойдут в середине колонны, чтобы влиять на личный состав и в центре, и впереди, и сзади. Влиять каждому, разумеется, на свой манер.

Спать в эту ночь Дмитрию Дмитриевичу, натурально, не довелось. Да и не очень клонило в сон, когда принимался думать о предстоящем отрыве от противника. Сколько уж дней германцы висели буквально у него на плечах, пытаясь окружить, расчленить и — ужасно произнести это слово — пленить полк. Но полк, хоть и нёс потери, всё-таки отбивался, и вот появилась наконец надежда оторваться от противника и привести свою часть в город Н. на соединение с дивизией, с корпусом. Германцы, правда, глубоко вклинились, нарушили связь и управление войсками, и точно ли в Н. сейчас штаб дивизии или корпуса — сказать невозможно. Но главное — оторваться, вынести знамя, вывести технику и людей. Это задача номер один. Если пограничники задержат германцев, мы её выполним…

Под утро Дмитрий Дмитриевич приказал ординарцу — мастер на все руки — побрить, подшить свежий воротничок, наваксить сапоги. Юркий, проворный как бес, ефрейтор водрузил полковника на пенёк, обвязал его плечи вафельным полотенцем и, включив на соседнем пеньке немецкий ручной фонарь, при его блеклом, робком свете намыливал впалые щёки, бережно скрёб опасной бритвой. Дмитрий Дмитриевич сидел, бросив вдоль туловища крупные рыхлые руки, понуро сгорбившись, думал, думал. Да, задача номер один. На сегодня. А что после будет с полком и с ним самим? Ведь война раскручивается, германцы продвигаются, громят наши части. И сейчас он боялся двух вещей: что ординарец-брадобрей порежет его и что не удастся оторваться от германцев, вывести из-под их ударов полк.

Он не был труслив, но однажды пережитый им испуг как-то незаметно и прочно осел в его натуре, — это с финской, малой войны, для кого малая, а для него очень даже большая. Он и тогда командовал стрелковым полком, хотя со дня на день должен был получить дивизию. Не успел. Завязались бои на Карельском перешейке, непреодолимо встала перед наступающими буквально нашпигованная дотами «линия Маннергеима». Стояла суровейшая зима тридцать девятого — сорокового, потери несли и при штурме пресловутой оборонительной линии, и от морозов: раненые тут же на снегу замерзали, обмороженных — не сосчитать. Свирепствовала финская артиллерия, снайперы-«кукушки» с деревьев выбивали командный состав. Атака за атакой. Безуспешно. Потери росли и росли. Если и продвигались, то черепашьими темпами. Потом наступление было приказано прекратить. Из Москвы прибыло высочайшее начальство, разгневанное, карающее направо и налево виноватых и невиноватых. Себя Дмитрий Дмитриевич относил ко вторым: просто попался под горячую руку будущему наркому обороны Тимошенко. Прежнего наркома Дмитрий Дмитриевич обожал: герой гражданской войны, добряк, но и ещё — как-то проводил инспекцию в Ленинградском округе, побывал в полку Ружнева на строевом смотре и остался доволен, объявил командиру полка благодарность, наградил именными часами. Маршал любил парады, и со строевой подготовкой Дмитрий Дмитриевич не оплошал. Да и казармы, и территория вокруг были подновлены, подбелены, чистенькие, опрятные. Ворошилов похвалил и за это, хотя недоброжелатели за глаза называли Ружнева марафетчиком. Ну, это неправда, ибо не только шагистикой и порядком в казармах и в расположении части занимался полковник Ружнев. Иначе с какой бы стати его выдвигали в комдивы? Но Тимошенко решил по-своему: за неоправданные потери, за неумелые действия, за нерешительность Дмитрия Дмитриевича отстранили от командования, отправили в резерв фронта. Попробуй оспорь командующего, его слово непререкаемо! Какая, спрашивается, нерешительность, если полковник Ружнев самолично водил в атаку батальоны, ранен был — верно, царапина, пуля задела по касательной, однако заражение крови могло быть, а вот из строя не ушел, даже перевязываться не стал в бою.

Свет трофейного фонарика на еловом пне мерк, слабел — вероятно, кончалась батарейка, — и ординарец заторопился, взмахивая перед самым носом. Дмитрий Дмитриевич недовольным тоном сказал:

— Поосторожней. Не части.

И отметил про себя: почти не заикается. Только вот голова иногда трясется, и это, натурально, мешает бритью. Ладно, скоро закончится эта процедура. Запахнет одеколоном, свежий подворотничок забелеет, сапоги заблестят — пускай подчиненные видят, что командир полка на высоте. При любых условиях. Хоть финская война, хоть германская. И чего тогда финны заупрямились, стали провоцировать конфликт, чёрт бы их побрал…

По долетавшим до резерва слухам, Семен Константинович Тимошенко железной дланью переворошил все в войсках; по-видимому, капитально подготовились к наступлению и весной прорвали «линию Маннергеима» — овладели Выборгом, и Финляндия попросила мира. Прискорбно, что все эти события происходили без участия полковника Ружнева, он бы пригодился, как-никак незадолго до финской войны окончил академию Фрунзе, это что-то значит. Да-а, угодил под горячую руку высшего руководства, и вот результат: характеристика подпорчена, а уж он ли не выкладывался на службе? И выходит: не будь финской и не замаячь на горизонте грозный Тимошенко, Дмитрий Дмитриевич Ружнев получил бы дивизию — и соответственно генерал-майора. Такой-то поворот судьбы. С той поры испуг перед войной и перед начальством поселился в душе, хотя Дмитрий Дмитриевич не давал ему ходу. Старался не давать, потому что назначение на Западную Украину (опять на полк), вблизи границы, за которой германские фашисты, от коих ничего, кроме провокаций, не дождёшься. На поверку: не провокация, а война!