Красный, белый и королевский синий - [86]

Генри фыркает от смеха.

– Кто бы говорил. Это не я штурмовал королевский дворец в припадке обиды, чтобы просто назвать меня «гребаным тупым придурком».

– В свою защиту скажу, что ты действительно вел себя, как гребаный тупой придурок, – отвечает Алекс.

Генри делает паузу, отхлебывает чай и ставит кружку на тумбочку.

– Было дело, – соглашается он, затем наклоняется и прижимается губами к губам Алекса, придерживая кружку одной рукой, чтобы не пролить кофе. На вкус он как зубная паста и «Эрл Грей». Быть может, Алекса и не бросят сегодня, в конце концов?

– Эй, – говорит он, когда Генри отстраняется от него. – А где ты был?

Генри не отвечает. Алекс смотрит, как он скидывает свои мокрые кроссовки на пол и залезает на кровать, чтобы лечь между раздвинутых ног Алекса. Положив руки на его бедра, чтобы обратить на себя все его внимание, Генри пристально смотрит на Алекса своими кристально голубыми глазами.

– Хотел пробежаться, – отвечает он, – чтобы немного прояснить голову и понять… что делать дальше. Очень в стиле Мистера Дарси из Пемберли. Затем я столкнулся с Филиппом. Я не упоминал об этом, но они с Мартой приехали сюда на неделю, на время ремонта в Энмер Холле. Он проснулся рано, потому что должен был быть на какой-то встрече, и ел тосты. Обычные тосты! Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь ел тосты безо всего? Воистину ужасно.

Алекс прикусывает губу.

– К чему ты клонишь, малыш?

– Мы немного поболтали. Судя по всему, он не знал о твоем… визите… прошлой ночью. К счастью. Но он рассуждал о Марте, об их земельных владениях, о возможных наследниках, над которыми им уже стоит начать трудиться, хотя Филипп ненавидит детей, и внезапно все это стало таким… словно все, что ты сказал прошлой ночью, вернулось ко мне. Я подумал: «Господи, неужели это все, что меня ждет?» Простое следование плану. Не то чтобы Филипп был несчастлив – у него все в порядке. В полном порядке. Вся его жизнь – один сплошной порядок. – Генри тянет нитку из одеяла, а затем поднимает взгляд на Алекса и смотрит ему прямо в глаза. – Но мне этого мало.

Сердце Алекса отчаянно бьется.

– Неужели?

Генри протягивает руку и проводит большим пальцем по скуле Алекса.

– Я не умею… говорить такие вещи так же хорошо, как ты, но… Я всегда думал… с тех пор, как я узнал это о себе, и даже раньше, когда я просто чувствовал, что я другой… и после всего, что произошло за последнюю пару лет, и все безумие, что творилось в моей голове… я всегда воспринимал себя, как какую-то проблему, которой следует оставаться скрытой от посторонних глаз. Я никогда полностью не доверял себе и своим желаниям. До встречи с тобой я просто позволял всему этому происходить в моей жизни. Честно говоря, я никогда не думал, что заслуживаю право выбора. – Его рука движется, касаясь пальцами завитков волос за ухом Алекса. – Но ты относился ко мне так, словно у меня это право есть.

В горле Алекса застревает болезненный ком, но он с силой сглатывает его. Протянув руку, он ставит свою кружку рядом с кружкой Генри на тумбочке.

– Ты действительно заслуживаешь право выбора, – говорит он.

– Кажется, я и правда начинаю в это верить, – отзывается Генри. – И я не знаю, сколько времени это заняло бы, если бы ты не верил в меня.

– С тобой все в порядке, – говорит ему Алекс. – Ну, помимо того, что иногда ты ведешь себя, как гребаный тупой придурок.

Генри вновь смеется. В уголках его влажных глаз появляются морщинки, и Алекс ощущает, как что-то внутри него готово вот-вот выскочить из груди, взлететь к этим разрисованным потолкам, и, устремившись к сверкающему на каминной полке перстню, наполнить собой всю комнату.

– Прости за это, – говорит Генри. – Я… не был готов услышать твое признание. Той ночью у озера… тогда был первый раз, когда я позволил себе подумать, что ты действительно можешь сказать мне такие слова. Я запаниковал, и это было глупо и несправедливо, и этого больше не повторится.

– Лучше бы уж не повторялось, – отвечает ему Алекс. – Так ты хочешь сказать… ты в деле?

– Я хочу сказать, – начинает Генри, нервно дернув бровями, но все же продолжив, – что я в ужасе, и вся моя жизнь – абсолютное безумие, но попытка отказаться от тебя, которую я совершал всю эту неделю, едва не убила меня. А когда я проснулся этим утром и взглянул на тебя… я понял, что впредь эти попытки для меня бессильны. Не знаю, будет ли мне когда-либо дозволено рассказать об этом всему миру, но я… Я хочу сделать это. Однажды. Если останется после меня хоть что-то на этой проклятой земле, я хочу, чтобы это была правда. Так что я могу предложить тебе всего себя, в любом смысле этого слова, и могу предложить тебе шанс на эту жизнь. И, если ты согласен подождать, я хочу, чтобы ты помог мне попробовать.

Алекс смотрит на Генри, пытаясь постичь всю его сущность – наследие вековых королевских кровей, сидящее перед ним под старинной люстрой Кенсингтонского дворца. Потянувшись рукой, он дотрагивается до его лица, затем окидывает взглядом свои пальцы и думает о том, что этой же рукой он держал Библию на инаугурации своей матери.

Это поражает его полностью, значение всего происходящего. То, как никто из них уже никогда не сможет повернуть время вспять.