Красные тюльпаны - [29]

— Кто это? — спросил он шепотом девочку.

— Мамка моя. Болеет она. Доктора у нас в деревне нет, лечить некому, к немецкому лекарю не пойдешь.

— Давно у вас немцы стоят? — будто невзначай, спросил Сережка.

— Да уже пять дней как налетели. Раньше-то только проездом на больших машинах. У тех на рукавах белый цветочек пришит был.

— А сейчас много их у вас?

— Десять машин грузовых. Машины все крытые и размалеванные пестро.

— Это, видать, саперная часть к вам наехала, — с видом знатока сказал Сережка.

— Нет, не саперы, — возразила Нюра. — Дядя Василий сказал, что это каратели. Они все с автоматами и пулеметами. Пушка у них. Люди между собой говорят, что немцы в лес пойдут. Против партизан воевать будут.

— А есть у вас партизаны?

— Кто их знает. Должно быть, есть, раз каратели понаехали, — ответила Нюра и подозрительно поглядела на Сережку. — Тебе это зачем надо?

— Да это мне ни к чему. Я это просто так спросил.

— Так тебе и поверила.

— Правду говорю, к тетке мне надо, вон еще сколько идти. Далеко. А потому скажу тебе по секрету: если бы партизан встретил, то обязательно бы к ним попросился. Может быть, и приняли меня.

— Я бы тоже к партизанам ушла, — вздохнув, сказала Нюра. — Только вот мамку жалко. Ее теперь одну никак нельзя оставлять. Только нас не возьмут партизаны.

— Это почему же?

— Потому как малы еще. Партизаны взрослые все, с бородами.

— Тоже мне, придумала, — рассмеялся Сережка. — Да если хочешь знать… — Он хотел вгорячах еще что-то добавить, но вовремя остановился и только крепко сжал губы, а потом чуть слышно проговорил — Меня бы они приняли.

— С какой стати?

Сережка тихо, но внятно ответил:

— Потому как сирота я. И потом немцы всю нашу деревню спалили. Партизаны бы меня поняли.

— Может, и поняли, — примирительно согласилась Нюра. — Но только не сыскать их.

— Да помолчите вы, — сердито прервала их разговор Нюрина мать. — Не болтайте, о чем не следует…

— Ой, заговорилась я с тобой, — всполошилась Нюра. — Мне еще печку топить надо и еду сготовить.

Девочка нащепала лучины, принялась растапливать печку.

Сережа посмотрел в окно. Улица была пустынна, он собрался было уходить, но передумал и решил повременить.

— Можно, я у вас побуду немного? — спросил он Нюру.

— Сиди. Мне что, жалко, что ли? — ответила девочка. — Вот воды сейчас вскипячу, заварю мятой, и чаю попьем.

— Да ты разденься, мальчик, — посоветовала Нюрина мать. — Как тебя зовут?

— Сережа.

— Иди, Сережа, к печке поближе.

— Спасибо, — поблагодарил Сережка.

Он снял холщовую сумку, скинул пальто, присел на табуретку возле печки, протянул руки к огню.

Когда вода вскипела, Нюра бросила в чугунок пучок сухой мяты, дала настояться. Она поставила на стол миску с вареной свеклой, отрезала три небольших кусочка черного хлеба, затем разлила по чашкам душистый настой.

Нюрина мать приподнялась с подушки, сказала дочери:

— Ты Сережу-то угости. Пусть согреется.

— Сейчас. — Нюра подала матери чашку чая и ломтик хлеба со свеклой, подошла к Сережке и просто сказала — Садись с нами чай пить.

— Спасибо, — замялся Сережка. — Не хочу. Я сыт.

— Пойдем. Спасибо потом говорить будешь. А то мама обидится.

— Нечего стесняться, — сказала женщина. — Садись, грейся.

Сережке было так неловко, что убежал бы, но и совсем отказаться он не мог — некрасиво. Пришлось сесть к столу. Нюра подвинула ему чашку и скромное угощение.

Он неторопливо пил чай, понемногу откусывал кусочки хлеба со свеклой, а сам думал, как бы половчее, незаметно выбраться из деревни.

Поблагодарив Нюру и мать, Сережка отодвинул чашку, встал.

— Ты попей еще, — сказала Нюра. — Жаль, что без сахара. А то бы еще вкуснее было.

— И на том спасибо.

— И тебе тоже, что дров наколол.

— Выходит, не задаром ел, — улыбнулся Сережка.

Он подошел к Нюриной матери, поклонился.

— Вы уж простите меня, может, помешал вам. Пойду я, далеко идти.

— За что прощать-то? — вздохнула женщина. — Ступай, Сережа, счастливо тебе.

Он не спеша оделся, еще раз поблагодарив Нюру и ее мать, вышел из избы..

В другие дома Сережка больше не заходил — все, что ему надо было разведать, он довольно легко узнал из разговора с Нюрой, и сведения эти оказались верными: в том он убедился, когда на выходе из деревни увидел немецкие грузовики, крытые брезентом.

«Значит, правду сказала Нюра, — подумал Сережка. — Молодец. Запомним».

Когда за бугром скрылись последние избы, Сережка прибавил шагу, а потом побежал: ему хотелось поскорее миновать этот густой темный лес и засветло добраться до следующей деревни.

Она открылась сразу же, как только вышел на опушку. Сережка постоял, прислушался: все было тихо. Теперь он уже не робел, как в первый раз, а смело зашел в четыре избы подряд, попросил милостыню. В двух хозяйки подали ему по небольшому черствому кусочку хлеба, а в других отказали, сославшись на то, что самим есть нечего. Поговорить ни с кем из взрослых ему толком не удалось, но зато на горке он увидел мальчишек с санками. От них он узнал, что в деревне несколько дней находились немцы на восьми мотоциклах, вчера все до единого уехали в сторону Соснухи. Машины были с колясками, из чего Сережка сделал вывод, что фашистов было не менее шестнадцати человек. А вооружены, как сказали мальчишки, все автоматами, и, кроме того, они приметили на трех мотоциклах пулеметы.