Красные туфельки - [48]

— Спасибо тебе!

Отчим махнул рукой: «Иди-иди!» Вот уж действительно… Совсем не это ему хотелось услышать.

Линь Ша и Цянь Цзиньсян собирались уехать на юг. Накануне отъезда она решила зайти домой, забрать одежду. В прошлый раз уже попрощались, Юй Лэ не хотел больше из-за неё плакать. Он попросил своего лучшего друга — дядюшку Хао — взять путёвку на пять дней в Далянь. Он рассчитал время, чтоб по возвращении из Лаохутаня,[27] дома никого, кроме него, не было.

Дядюшка Хао дополнял отчима — он был всего лишь немым, мог понять, что говорит гид. Он настоял на том, чтобы заплатить за путёвки, не дав отцу сделать это. Он прекрасно знал ситуацию в нашей семье и понимал, что сейчас его задача — быть рядом с Юй Лэ, помочь ему пережить трудный момент. В поезде они выпили, отчим, сдерживая гнев, рассказал, что они пять лет наставляли ему рога прямо под носом, пять лет! Хорошо, что это всё было на языке жестов и его ярость не разбудила других пассажиров.

Далянь — главный туристический город северо-востока Китая, его называют «северной жемчужиной», в нём множество достопримечательностей, которые стоит посмотреть. Первый день тура — Цзиньшитань — дядюшка Хао и Юй Лэ вдвоём в отеле пили целый день. Второй день — Лесной зоопарк — они провели так же. Юй Лэ пообещал дядюшке Хао, что на следующий день они обязательно выйдут осматривать Лаохутань: нельзя допустить, чтобы поездка прошла впустую. Потом он снова заговорил о Линь Ша. После двух дней пьянства в голове был туман, он сказал:

— Мне надо было развестись, был шанс, надо было развестись!

Язык жестов и обычная речь отличаются — в разговоре обычно не часто шепелявят, а показывая руками, часто от возбуждения пропускают слова. Дядюшка Хао был уверен, что он хотел сказать «Я не должен был разводиться». Он закрыл глаза — за эти дни он вконец вымотался, ему не хотелось больше смотреть, как Юй Лэ раз за разом повторяет одно и то же. Хао заснул, а разбудил его порыв вечернего ветра. Это был самый приятный момент — лежишь в комнате с прекрасным видом в лучах заходящего солнца, и морской бриз обдувает тебя и сушит пот, выступивший с похмелья. Только это не был бриз, это был сквозняк из коридора — кто-то открыл дверь, кто-то вернулся в Чанчунь.

У Линь Ша и её мужчины были билеты на утро следующего дня на самолёт, поездом было не поспеть. К тому же из Даляни в Чанчунь нет самолётного сообщения. Юй Лэ встал на обочине дороги с табличкой — «В Чанчунь — 1500». Через двадцать минут он её исправил на «В Чанчунь — 2000», и водитель такси с номером, оканчивающимся на 3330, посадил его в свою машину. Через три дня полицейские нашли этого человека, тот и в страшном сне представить не мог, что этот немой, заплативший столько денег, на самом деле спешил в Чанчунь, чтобы убить человека.

Я думаю, он не собирался убивать, а просто хотел побороться за последнюю надежду. Когда я встретился с ним в тюрьме, он по-прежнему не мог не думать о Линь Ша. Он сказал мне:

— Я давно должен был послушать Линь Ша и развестись.

Через стекло я на языке жестов показал ему:

— Я спрашивал Линь Ша: можно ли решить вашу проблему? Она ответила: развод, и всё. Она ведь не неблагодарная женщина, которая не помнит добра.

Я договорил, и мне показалось: отчиму не хватает воздуха. Я продолжил:

— Если ты с Линь Ша не развёлся, как она могла сбежать с этим Цянь Цзиньсяном?

На языке немых он ответил:

— Мы не могли развестись, ведь мы не были женаты, у нас был лишь свадебный банкет и всё.

— А тогда что она имела в виду, когда говорила: развестись? С кем развестись?

Он подвинул стул поближе, как будто боялся, что я не увижу, что он говорит, и объяснил:

— Ты знаешь, я ведь никогда не разводился с твоей матерью, а это значит, что я никогда и не был женат на Линь Ша.

Я испугался. Моя мать уже двадцать лет была в психушке, я думал, что между ними всё давно кончено. Я спросил, почему же он не развёлся. Он не переставая качал головой. Я показал на пальцах:

— Ты же знаешь, чем Линь Ша раньше занималась. Она всё обдумала, бросила то ремесло, её единственная мечта на самом деле была простой — выйти замуж, вести обычную жизнь. Цянь Цзиньсян столько лет не брал её в жёны, она пять лет жила с тобой, и ты не женился на ней. Из-за твоего поведения она могла решить, что ты просто использовал её пять лет. — Глаза немного защипало, я продолжил: — Линь Ша — хорошая, она чиста перед нами, ты не должен был так поступать, не должен был делать её несчастной.

Он постоянно кивал, я видел, как слёзы капали из его глаз.

— Почему ты не развёлся? Почему не разошёлся с моей матерью?

Он смотрел на мои руки и молчал.

Я постучал по стеклу, призывая его смотреть на меня:

— Кричи! Ты же глухой, а не немой!! Кричи! Ты в долгу перед Линь Ша, почему ты не развёлся?!

Мой отчим от рождения был глухим, и хотя теоретически он мог говорить, но не понимал, как произносятся звуки. Его губы округлились, он знал, что, когда люди говорят «я», они складывают губы именно таким образом. Вырывавшееся из его груди рычание больше напоминало рёв дикого зверя. Я прожестикулировал:

— Кричи же, немой!

Он вновь зарычал, потом произнёс что-то похожее на «не», а третий звук — он знал, как надо складывать губы, — он пытался произнести, но так и осталось непонятным, что это за слово. Я повторял снова и снова: