Красные туфельки - [143]

Вам когда-нибудь приходилось лежать, не вставая с постели, в течение трёх дней кряду? Вот то-то и оно — не приходилось. Лучше умереть.

Целыми днями я, широко раскрыв глаза, глядел в потолок, где плёл свои сети паук. За окном, то редкий, то частый, шёл дождь, мне казалось, что время остановилось. Дни тянулись утомительно и однообразно, как можно было так жить? Я попросил мать повесить на стену перед кроватью допотопные часы марки «Летящий скакун», чтобы я мог наблюдать за ходом времени. На самом деле такая прохладная погода идеально подходит для того, чтобы подремать, но ко мне сон никак не шёл. Глядя на слабое качание маятника в сыром воздухе, я вдруг стал думать о мужчинах, шаставших по улице Хуацзе. Когда они только появились на этой улице, то всегда шагали, словно торопясь куда-то, конечно, такое происходило в основном под вечер, хотя некоторые наведывались сюда и днём. А вот те, кто уже покидал улицу, напоминали этот старый маятник: они едва передвигали ноги, неуверенным шагом плелись прочь. Я представлял себя одним из них, обязательно в ветровке, с поднятым воротником, при головном уборе, словно настоящий подпольщик, но только что делать подпольщикам на этой улице? Мать строго-настрого запрещала мне ошиваться на улице Хуацзе после девяти вечера. «Будь она проклята, эта улица, что в ней хорошего?» — вечно твердила она.

Если бы не та женщина, я так и продолжал бы лежать. Отец отправился к больному на улицу Сидацзе, мать — на стекольный завод. Там она отбирала среди партии винных бутылок дефектную стеклотару. Её постоянное недовольство мною и отцом наверняка было вызвано профессиональной привычкой, поскольку она не пропускала ни одного дефекта. И как раз в это время в наш дом постучалась та женщина, и мне просто пришлось выползти из постели.

— А, это ты? — сказала она, держась за голову. — Так ты сын врача? У меня болит голова.

Я кивнул в ответ, покачиваясь на ватных ногах. Моё тело напоминало растрескавшуюся землю, а когда я кивал головой, то вроде даже слышался скрежет, как от проржавевших деталей. Её правое ухо уже не просвечивало. Свой синий зонтик в мелкий белый цветочек она оставила за порогом, и теперь дождь, сливаясь со стекавшими с него каплями, образовал вокруг внушительную лужу. На ней были сланцы на босу ногу, на белых пальцах выделялись накрашенные красным лаком ногти.

— У меня болит голова, — повторила она.

Я быстро перевёл свой взгляд с её ног наверх, заодно собираясь с силами, и вдруг ни к селу ни к городу ляпнул:

— А я простудился, — и неловко засмеялся. Если бы в тот момент передо мной оказалось зеркало, я заметил бы, что мой смех способен озадачить.

Она тоже рассмеялась. Только сейчас я обнаружил, что она говорит в нос, до сих пор я этого не замечал.

Как вам известно, элементарные медицинские навыки я уже освоил, поэтому кое-какие знания о лечении головной боли и мигрени у меня имелись, и я был в курсе, какие лекарства можно использовать. Я перестал сердиться, и даже обрадовался. Я в деталях расписал ей всё, что знал о головной боли и необходимых лекарствах, при этом кое-что выдумал буквально на ходу. О стоимости препаратов я также был осведомлён, поэтому не взять деньги не мог. Уходя, женщина похвалила меня за дельные советы, сказав, что недаром я сын врача. Раскрыв зонтик, она направилась обратно, перескакивая через лужи и сверкая белыми пятками. Я поменял угол зрения, чтобы посмотреть на её профиль, меня даже охватило волнение, но нет, я так и не смог углядеть тот знакомый профиль, который заворожил меня в лучах заходящего солнца. От него не осталось и следа. Абсолютно незнакомая женщина.

После этой вылазки из постели я пошёл на поправку. Может быть, это надо было сделать раньше, видимо, мне просто этого и не хватало. Я приступил к занятиям, добирался я до школы и домой всё так же бегом или пешком, пересекая улицу Хуацзе, а когда на время прекращался дождь, ходил на пристань. Дождь лил практически не переставая, казалось, что промокло уже всё вокруг.

Её головная боль так и не прошла, и через два дня она пожаловала снова, поскольку я ей прописал лекарства на два дня.

В конце рабочей недели и отец и мать были дома. Посмотрев в окно, я заметил, что лежавший под софорой мёртвый воробей куда-то исчез. Наверное, его уже утащил какой-нибудь бездомный кот, которых тут водилось немало. Услышав, как кто-то в дверях говорит в нос, я сразу понял, что пришла она. Отец вёл себя очень любезно, со всеми своими пациентами он обходился более вежливо, чем со мной. Проявляя к женщине учтивость, он попросил мать заварить чай. После этого они заговорили о головных болях и, возможно, других недомоганиях. Так или иначе, она то и дело твердила, что ей нездоровится. Отец извинился за то, что выписанное мною лекарство не при несло облегчения. Она ответила, что какой-то эффект оно всё-таки дало, просто лечение не доведено до конца. Ведь важно не бросать его на полпути. Притаившись в комнате, я навострил уши, наблюдая за движением маятника, который, казалось, уже утомился от своих однообразных колыханий.

Отец назначил новое лечение. Он вёл подробные записи обо. всех пациентах — качество, присущее хорошим врачам, поскольку, опираясь на них, мог контролировать течение болезни каждого из подопечных. Прочитав его назначения, я узнал, что ту женщину звали Гаомянь. Энергичное и одновременно нежное имя, как и его хозяйка. Тогда я ещё не знал, что её имя дословно означает «кхмер», а потому не связал его с движением «красных кхмеров». Во время обеда за столом снова вспыхнула ссора.