Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов - [161]

— Ох, ничего я у тебя не узнаю, — вздохнул ксендз Сурин, подперев подбородок.

Цадик возмущенно развел руками.

— Как? Ты хочешь все это узнать сразу? — с прежней страстностью вскричал он и, понизив голос, продолжил: — То, чему учился дед моего деда, и его дед, и прадед, и прапрадед, то, что записывали на пергаменте, то, что написано в Зогар [51], что такое темура [52], все это ты хочешь знать и хочешь, чтобы я изложил тебе это в трех словах? Будто какую-нибудь сделку — вот вам вексель, вот расписка? Потише, потише, пан ксендз! Обо всех демонах — и о тех, которых создал предвечный Адонаи, и о тех, что родились от сыновей ангельских и земных женщин? И о тех, что из проклятых богом душ человеческих возникают и множатся? И о тех, что приходят с кладбищ и вселяются в любимых женщин? И о тех, что зарождаются в душах человеческих, зарождаются и постепенно растут, медленно растут, как улитки, как змеи, пока не заполнят всю душу целиком? И о тех хочешь ты знать, что возникают в тебе, и мутят твой ум, и омрачают твое величие, и пытаются исторгнуть из тебя мудрость твою и наложить на тебя свою печать? И о тех, что до сей поры пребывали в четырех стихиях — а ныне они в твоем сердце, сердце, сердце, сердце! — закричал он вдруг и, поднявшись, указал пальцем на грудь Сурина, который боялся пошевельнуться на табуретке.

Успокоился реб Ише так же быстро, как и разгорячился, и вот он опять сидел напротив ксендза, неподвижный, бесстрастный, с восково-желтым лицом. После короткой паузы он продолжал:

— И о тех демонах хочешь ты знать, что тобой завладевают все больше, все сильней…

— Мои демоны — дело мое, — перебил его ксендз Сурин, — моя душа — это моя душа.

Раввин презрительно взглянул на него и прошипел:

— Я — это ты, ты — это я!

Ксендз вскочил с табуретки и выпрямился, опершись ладонями о стол.

— Боже, — воскликнул он, — что ты говоришь!

Реб Ише загадочно усмехнулся, словно говоря: все, что я знаю и о чем думаю, тебе не постигнуть вовек. Презрительно сжав тонкие губы, он молчал — пока ксендз не переменил позы, выражавшей отчаяние и страстное ожидание. Молчали оба долго, наконец ребе произнес:

— Ты еще не знаешь, каково это, когда демон, пребывавший в теле женщины, вселится в тебя и будет тебя склонять ко всему тому, что еще недавно ты почитал омерзительным грехом… и что теперь наполняет твое сердце несказанным блаженством.

Ксендз Сурин упал у стола на колени и спрятал лицо в ладонях. Его волновали чувства, которым он не умел подобрать названия. Они налетали на него, подобно вихрю. Тщетно вспоминал он аскетические упражнения святого Игнатия, тщетно пытался овладеть собой, понять самого себя, чтобы затем понять раввина и, как учит кабалистика, освободиться от его власти, назвав точным именем все его приемы; мысли ксендза заполонил багровый туман, а сердце — безумный страх, от которого весь он трепетал, как березовый лист в ноябре.

«Пресвятая владычица, — мысленно повторял он, — помоги мне!»

— Ты хочешь кое-что узнать о демоне? — звучал над его головою бесстрастный голос раввина. — Так позволь ему войти в твою душу. Тогда узнаешь, каков он, и поймешь все его уловки и признаки. Постигнешь его суть, и сладость его, и горечь его. Первый же это демон гордыни, Левиафан, второй — демон нечестия. Бегемот, а третий — демон зависти и всяческой злобы, Асмодей… Гляди получше, не запускают ли они когтей своих в твое сердце.

Ксендз Сурин вскочил на ноги и, с ужасом глядя на на раввина, быстро попятился к дверям.

— О! — вскричал он. — Я осыплю проклятиями твою голову!

Ребе продолжал усмехаться, поглаживая бороду.

— Ты, ксендз, ничего не знаешь. Блуждаешь во мраке, и неведение твое подобно черной пелене ночи.

— Бог мне свидетель!

— И я тебя уже ничему не научу, — говорил цадик, — ибо ты уже не способен научиться и моя наука уже не твоя наука.

— Ты — это я, — прошептал ксендз Сурин, стоя у двери.

— О да! — рассмеялся раввин. — Но наука моего бога — это не твоя наука.

И, внезапно вскочив с места, он схватил лежавшую перед ним книгу, резко захлопнул ее и с громовым стуком ударил ею о стол.

— Прочь! — вскричал он грозно. Ксендз Сурин, сам не помня как, очутился за дверью и прямо наткнулся на Володковича, чьи глазки так и сверкали от любопытства.

— Идем, идем отсюда! — быстро бросил ксендз и потянул Володковича за рукав; спотыкаясь, ударяясь о стены, он выбежал на лестницу и стал спускаться. Володкович едва поспевал за ним.

— Пан ксендз, — пытался остановить его шляхтич, — пан ксендз!

Но отец Сурин чуть ли не бежал и вздохнул с облегчением лишь тогда, когда они оказались под навесом крыльца, на свежем воздухе. Душный запах благовоний еще стоял у него в ноздрях. Он вынул из кармана платок и вытер лоб.

— Боже, смилуйся надо мной, — повторял он.

— Пойдемте, пан ксендз, — сказал Володкович, — пойдемте поскорей, вам надо выпить рюмочку водки, что-то вид у вас неважный.

Они торопливо пошли по улице по направлению к вертушке. Вдруг перед ними появился Казюк. Он, видно, сразу заметил, как бледен отец Сурин, — не говоря ни слова, он подхватил ксендза под руку и быстрым шагом повел вперед.