Красные плащи - [29]

Тем временем Пелопид, подобравшись почти вплотную, выбирал момент для удара.

Но вот кабан, очевидно вспомнив прежний опыт, потащил врага к дереву, рассчитывая прижать его к стволу и раздавить своей массой. На мгновение он повернулся к Эриалу правым боком, и копьё охотника вонзилось в короткую шею вепря.

Навалившись на древко, Эриал пытался удержать зверя, но тот сумел освободиться, отшвырнул повисшего на нём пса и бросился на нового противника! Тут могучее тело Пелопида метнулось в молниеносном выпаде, и массивный острый клинок вошёл под ухо вепря. Пелопид, охватив шею чудовища так, чтобы избежать удара клыков, напрягался в титаническом усилии, стараясь предотвратить последний бросок кабана.

Страшный зверь дотащил державших его человека и собаку до вжавшегося в жёсткий куст Эриала и рухнул, почти уткнувшись рылом ему в ноги.

Медленно поднялся перепачканный кабаньей кровью Пелопид.

— Ты спас мне жизнь, — произнёс Эриал; лишь необычная бледность выдавала его волнение.

— А что мне оставалось делать, — устало улыбнулся Пелопид, — этот зверь прервал чрезвычайно важный разговор, мы непременно должны его закончить, — тихо добавил он под восхищенный гомон подходивших крестьян.

Загонщики восклицали и размахивали руками, рассматривая поверженное чудовище, дивились размерам его клыков, сердечно поздравляли охотников.

Пелопид отвёл Эриала в сторону.

— Итак, продолжим о командире Теспийского отряда, Сфодрии. Если он таков, как ты рассказал, думаю, этого человека можно побудить к необдуманному поступку, вредному для Спарты, но полезному Фивам... Пусть нападёт на Афины!

Эриал даже отшатнулся: как могла такая дерзкая мысль прийти в голову? Да, Сфодрий запальчив, не в меру честолюбив, но никогда не изменит Спарте, и, в конце концов, он всё же не безумец!

— Дерзкие замыслы хороши своей неожиданностью. Ты заметил, что именно такие и осуществляются?

Изумление Эриала быстро прошло, и ум его заработал с привычной быстротой и чёткостью, превращая общую идею в план действий.

— Нужно, чтобы предложение исходило от друга Спарты и явного конкурента Афин, человека, которому Сфодрий доверяет. А если ему пообещать ещё золота, убедить в благодарности отечества и грядущей славе... Пелопид, кажется, у меня есть подходящий человек!

— Кто?

— Крупный торговец с Родоса, Антиф.

— Этот проходимец?

— И законченный негодяй, — улыбнулся Эриал, — но это наш негодяй, потому что мы скупили большую часть его долговых расписок. Теперь весь его торговый дом, по сути дела, принадлежит нам.

Продолжая беседу, Пелопид и Эриал направились к лагерю.

Охотничий пир, где их чествовали, как героев дня, удался на славу. Когда один из пирующих вновь поднял кубок за Пелопида — на этот раз отмечая его заслуги в защите фиванской демократии — беотарх вежливо, но решительно отклонил предложение.

— Лучше выпьем за тех, кто вместе с Эпаминондом должен закупить хлеб в Пагасах и доставить его сюда. Судьба нашей демократии зависит от исхода этого предприятия не меньше, чем от выигранного сражения со Спартой!

III

Вёсла боевой триеры мерно поднимались и опускались в такт ударам о поверхность медного диска. Темп гребли был невелик: при необходимости корабль мог в два раза быстрее резать лазурь моря в этот необычайно погожий для осени день. Но его бег сдерживала колонна из десятка круглобоких, неуклюжих судов. Напрасно они вовсю работали вёслами — скорость не прибавлялась. Триера же не только вела, но и охраняла их. Другая такая же замыкала колонну.

Все паруса были свёрнуты: попутный ветер остался за мысом Артемисий, и теперь придётся идти на вёслах вплоть до самой Авлиды. Лёгкий встречный ветерок овевал морской свежестью двух мужчин, стоявших на носовой боевой площадке головного корабля.

— Итак, — произнёс младший из них, — скоро мы увидим Авлиду. Думаю, Эпаминонд, доставив пагасский хлеб в Фивы, ты окажешь родине не меньшую услугу, чем Пелопид, отразивший натиск спартиатов.

— Я не соперничаю со своим другом ни в славе, ни в должностях, — отвечал, поправляя чёрный плащ, Эпаминонд. — После разгрома олигархов и изгнания спартиатов мы смогли продержаться во многом благодаря именно Пелопиду.

— Но и тебе тоже. Вспомни первое вторжение лаконцев — ими командовал тогда царь Клеомброт. Они могли захватить Фивы: ведь мы были так слабы, но не сделали этого. Более того, вдруг без видимых причин спартанское войско отходит, теряя людей и добычу в страшную бурю, в то время как доверие наших граждан к демократам уже колебалось из страха перед грозным противником! Что же случилось с царём Клеомбротом?

Эпаминонд лишь пожал плечами.

— А это чудесное известие, что мы получили недавно? — продолжал его спутник. — Я говорю о неожиданной попытке Сфодрия, начальника спартанского гарнизона в Теспиях, захватить афинский порт Пирей! Ведь он подарил нам сильного союзника. Что это — боги отняли у спартиатов разум или, — понизил он голос, — как говорят, удары золотого меча Эпаминонда?

— Есть вопросы, на которые не отвечают. Если лаконцы считают, что среди них есть те, кого легко одолеть золотым оружием, — пусть взаимная подозрительность ослабит их ряды. Если Сфодрий подарил Спарте нового врага не за деньги, а всего лишь по недомыслию, то зачем же возводить на человека напраслину? Наконец, даже если удастся подкупить кого-нибудь в стане противника, то зачем же говорить об этом? Ведь тогда страх перед разоблачением и наказанием может оказаться сильнее алчности, и применение золотого оружия в дальнейшем будет затруднено.