Красные орлы (Из дневников 1918–1920 г.г.) - [3]

Одно время на квартире у Анны Гавриловны стоял подпоручик. Самодовольный, лощеный. Как придет вечером пьяный, начинает измываться над денщиком. А денщик, здоровенный мужик из Уфимской губернии, чуть не вдвое старше «их благородия», в угоду ему приплясывает и песни поет: «Вы послушайте, стрелочки…» или «Пойдем, Дуня…»

А еще был в городе капитан Середа. Так тот избивал солдат прямо на улице.

Такое обращение офицеров с солдатами глубоко возмущало меня. С первого, кажется, класса запомнил и рассказ из хрестоматии про героя Василия Рябова, крестьянина Пензенской губернии. Рябов был простым солдатом. Во время русско-японской войны его послали лазутчиком к врагам. Он все разведал, как приказали, но попался в руки японцам. Что ни делал враг, Рябов молчал, не выдавал военных секретов. Ничего не добившись, японцы казнили его.

Вот ведь на какой героизм способен русский солдат! Как же можно его унижать, оскорблять?! И кто унижает? Свой же офицер!

Видели мы и то, как из нашего городка шли на фронт маршевые роты. Вначале их провожали с оркестром, произносили речи, называли защитниками «престола и отечества». А потом никто не обращал на них внимания. За маршевиками шли только жены, матери, детишки и голосили, словно по покойникам.

Очень сильно я, как и многие в гимназии, переживал неудачи русской армии. Услышишь бывало: «Под натиском превосходящих сил отошли на заранее подготовленные позиции», — и хочется убежать куда-нибудь, спрятаться ото всех и плакать.

Я об этом никому не говорил, но в дневнике могу написать. Стыдно было и обидно, что русские полки отступают. Ведь там много таких, как герой Василий Рябов. Почему же армия терпела поражения?

Чем больше я видел, переживал и думал, тем меньше верил лубочным картинкам, на которых изображался Кузьма Крючков, насаживающий на пику дюжину немцев.

Иными глазами начинали мы смотреть и на военнопленных. Они вовсе не вызывали ненависти. Когда поезда с ними задерживались в городе, мы бегали на вокзал и старались поговорить с немцами, мадьярами, турками, чехами, русинами. Среди них было много больных, раненых. Многие плохо переносили наши морозы, а одежда у всех легонькая.

Я задумывался: за что страдали эти люди, зачем везут их в глухую, далекую Сибирь, почему гонят на убой наших русских мужиков? Почему у нас обижают вотяков, кое-кто в классе измывается над поляками братьями Иосифом и Эдуардом Киборт, а некоторые любят прохаживаться насчет Ицки Грина, сына бедного еврея-чулочника? Почему вокруг столько горя и несправедливости?!

Много «почему» вставало передо мной и я невольно вспоминал детство. Бывало спросишь о чем-нибудь отца, он ответит, а потом обычно добавит: «Вот вырастешь, образование получишь, все сам знать будешь».

Это отец настоял на том, чтобы я поступил в гимназию. Денег для этого не было, и он повез меня первоначально в село Катайское, где имелось городское училище. Там жизнь стоила дешевле, чем в Камышлове. Но почему-то с Катайским училищем у нас не получилось. То ли мы опоздали, то ли была какая другая причина. Помню, папа сказал: «Ничего не выходит», — и поехал со мной в Камышлов.

По письму моей сельской учительницы Лидии Алексеевны Сапожниковой взяла меня на квартиру и согласилась подготовить к экзаменам Евгения Францевна Кузьмина-Караваева. Она была широко известна в городе и брала по десять целковых в месяц. Из ее учеников редко кто проваливался. Я тоже экзамены выдержал на «пять» и был принят.

Сразу же после экзамена мы пошли в магазин Фельдмана покупать гимназическую фуражку. Мне она очень понравилась. Я останавливался около всех витрин и смотрелся в них.

Папе тоже обнова пришлась по душе. Он не знал, какой еще подарок сделать мне. В Камышлове тогда выступала украинская труппа. Отец повел меня на оперу «Тарас Бульба».

Так в один день в моей жизни произошли два больших события: я стал гимназистом и впервые побывал в настоящем театре.

Началась моя ученическая жизнь хорошо, а продолжалась без особой радости. Плохо было с деньгами: не хватало на еду и жилье. Со второго класса пришлось давать уроки.

Первыми учениками у меня были братья Дмитриевы, сыновья вдовы железнодорожного машиниста. У вдовы на руках оставалось пятеро детей. Их надо было одеть, накормить, дать какое-нибудь образование. За подготовку братьев Дмитриевых я получал 80 копеек в месяц — первый мой заработок.

Потом я репетировал сына торговца Надеина. Здесь дом был — полная чаша. А ученик — тупой, слабохарактерный. Даже вспоминать не хочется.

Затем занимался со своими одноклассниками: сыном богатой купчихи Воронковой — Николаем и сыном хлеботорговца Меньшенина — Сашкой. Николай — парень общительный, способный, но очень беспечный. На учебу ему было наплевать. Он знал, что маменькины деньги гораздо дороже школьного табеля. Сашка Меньшенин не отличался ни рвением, ни способностями. Это — типичный второгодник.

Самому мне надо было получать только пятерки: я учился на земскую стипендию и был освобожден от платы за учение. Земство давало на меня отцу по 25 рублей в год.

С одной стороны, я усваивал на «пять» гимназические науки, а с другой — невольно изучал и сравнивал жизнь людей. А в жизни чего только не насмотришься, особенно летом, когда едешь на каникулы домой. В летние месяцы я обычно работал с матерью в поле и иногда у соседей кулаков — Якова Нестеровича Пермякова и Харитона Константиновича Голикова.