Красногрудая птица снегирь - [23]

Текст выглядел весьма убедительно. И все-таки Виктор Николаевич остался недоволен карикатурой. Случай с поршневыми кольцами был не столь уж чрезвычаен, а ведь речь как-никак шла о заместителе начальника депо. В поспешном появлении карикатуры Овинский усматривал какую-то показную смелость, некрасивую ставку на сенсационность. «Такие вещи с бухты-барахты не делаются», — думал Виктор Николаевич, чувствуя, как в нем усиливается неприязнь к редактору газеты Добрынину (по дороге он вспомнил-таки фамилию). Карикатура тем более беспокоила Виктора Николаевича, что он с первых же дней настроился всячески поддерживать и выдвигать Соболя, — молодой, перспективный специалист, на кого же еще опираться.

Разыскивая начальника депо Лихошерстнова, чтобы посоветоваться с ним, Овинский направился к цеху подъемочного ремонта паровозов.

Замысловатое на первый взгляд расположение помещений депо на самом деле было довольно простым. Более половины первой огромной коробки здания занимал один из двух основных цехов депо — цех промывочного ремонта, или, коротко, промывка. Сюда локомотивы ставились для очистки котла от накипи, а попутно в сложном организме их кое-что подновлялось, укреплялось, иногда даже заменялось. С промывкой соседствовал самый большой подсобный цех — механический — просторное помещение, обильно наполненное шумом станков, воздухом и светом, свободно вливающимся через двухъярусные окна. Остальные подсобные цехи и помещения — а их было множество — размещались в следующей коробке. Дверями они выходили в общий коридор — главную магистраль депо, делающую три поворота на долгом протяжении своем. Магистраль эта приводила в третью коробку — в цех подъемочного ремонта, или подъемку. Это был второй основной цех. Здесь локомотивы, особенно их паровую машину, подвергали серьезному ремонту, что называется, перетряхивали по косточкам. На подъемку паровозы ставились примерно раз в полгода, а на промывку раз в месяц.

Подъемка уже не производила такого впечатления обширности и высоты, как производил, скажем, механический цех, хотя и занимала чуть не вдвое большую площадь. Здесь над глубокими, в рост человека, зацементированными канавами стояли паровозы. То тут, то там загромождали проходы отдельные части локомотивов. В конце цеха работали два огромных станка для обточки колесных пар. Над всем этим, скрадывая высоту цеха, двигался мостовой кран.

В подъемке, как и в механическом цехе, было шумно, но шумы здесь были иные. Разноголосо стучали по металлу молотки, потрескивала электросварка, урчал мостовой кран, жужжали вентиляторы.

Лихошерстнова Овинский увидел на кране. Высоченного роста, в спецовке, рукава которой были ему явно коротки, он не умещался в кабине и, высунувшись едва ли не наполовину из окна ее, нависал над цехом. Размахивая длинными ручищами, начальник депо кричал что-то рабочим, стоявшим на тендере паровоза. Рядом с Лихошерстновым, примерно на уровне его пояса, виднелось ухмыляющееся лицо крановщицы.

Виктор Николаевич показал ему знаками, чтобы он спустился.

— А где Добрынин? — спросил Соболь, едва Лихошерстнов и Овинский вошли в партбюро.

— Послали за ним, — буркнул начальник депо. Он тотчас же сгреб со стола секретаря партбюро большую пластмассовую пепельницу и принялся так сосредоточенно рассматривать и ощупывать отломленный край ее, как будто собирался немедленно приступить к починке. Начальник депо уже успел побывать в своем кабинете и вместо спецовки надеть серый китель. Впрочем, китель выглядел на нем столь же куце, как и спецовка. Петр Яковлевич носил сапоги сорок пятого размера, однако ноги у него были такие длинные и худые, что голенища болтались где-то много ниже колен.

Начальник депо Крутоярск-второй был из машинистов. В свое время водил поезда на рекордных скоростях и рекордного веса. В ту пору появилась у Петра Яковлевича Лихошерстнова кличка — Лихой. Кличка так пристала к нему, что на отделении и в депо чаще обходились ею, а не фамилией.

Утверждали, что громовой голос Лихого может поспорить с паровозным гудком. Случалось, однако, что Петр Яковлевич слишком нажимал на силу своих легких, за что был неоднократно бит по партийной линии. Впрочем, паровозники все прощали своему Лихому.

Начальник депо смугл, длиннолиц, волосы у него черные, наскоро причесанные. Глаза цыганские, влажные, блестящие как маслины.

— Кто на той машине старшим машинистом? — спросил Овинский, испытывая неловкость оттого, что не запомнил номер паровоза.

— На сорок седьмой-то? — откликнулся Лихошерстнов. — Кряжев. Кузьма Кузьмич Кряжев.

Фамилия была знакома Овинскому.

— Это про него недавно в «молнии» сообщалось?

— Про него.

— Значит, хороший машинист?

— Превосходный.

Овинский повернулся к инженеру:

— Как же так. Игорь Александрович? Если кольца вышли из предела, надо все-таки принимать меры…

Виктор Николаевич снова почувствовал себя неуверенно, понимая, что слишком плохо знает обстановку в депо.

— Что я могу сделать — на складе ни одного готового комплекта.

— Но у вас, наверно, станок есть?

— Да, есть у нас ДИП, только занят был.

— Чем?

Инженер без малейшей заминки ответил.