Красное небо - [24]

— Может, Варвара сюда приедет? — робко спросила Серафима.

— Раньше не приехала, а теперь куда? Слышала, по вечерам пушки гукают? До фронта напрямки через леса-болота верст пятьдесят будет.

— А если сюда… придут? — сказал Ратмир.

— Я слышал, плотно немцы застряли под Микешином. — ответил дядя. — Болота там непроходимые… — Он заволновался: — Да и сколько же ему, разэтакому, можно наступать? До Урала, что ли? Закрепляются наши по всему фронту.

— Чего же тогда вас… перебрасывают? — ввернул Ратмир.

— Не нашего с тобой ума это дело, племяшок, — помрачнев, ответил дядя.

— Я вам никакой не племяшок, — пробурчал в тарелку Ратмир, однако портной услышал.

— Не серчай, что не отправил тебя в Кунгур, — сказал он. — Там, брат, тоже несладко. Не жил у чужих людей?

«А ты — свой?» — с тоской подумал Ратмир.

— У чужих-то людей, племяшок, охо-хо как несладко! — придав теплоту голосу, продолжал дядя. — Куда ни сунься, все кругом не свое, не родное…

— В Кунгуре ведь у вас живет родная сестра? — удивился Ратмир.

— Родная-то родная… — согласился портной. — Так ведь не в гости приехал бы к ней, а жить. И никто не знает, когда эта война кончится.

— Это верно, — вздохнула горбунья, — в гостях не дома…

— Тебе-то, Серафима, чем худо у меня живется? — с неудовольствием взглянул на нее дядя. — Али ты не хозяйка в доме?

— Козушку жалко, — всхлипнула Серафима и кончиками белого платка, надвинутого на лоб, вытерла слезы. — Лежит, сердечная, во дворе и так жалобно мекает, а в глазах — тоска смертная…

— Поросенка до рождества не держите, — распорядился портной. — Как заморозки ударят, так и заколите. Я договорился с дедом Василием, он зарежет. А ты, Серафима, закопти обе ноги и повесь в подполе. Может, какая оказия случится — пошлешь Мане в Кунгур.

Дядя Ефим перекинул лямки вещмешка через плечо, взял со скамейки шинель.

— Садись за стол, — засуетилась горбунья, — поешь на дорожку.

— Бывайте, — сказал портной и в последний раз обвел комнату глазами. — Будет такая возможность — я наведаюсь. Не думаю, чтобы нас далеко перебросили… — И уже на пороге прибавил: — Глядите за домом и этих… постояльцев поменьше пускайте. Народ такой, бросит где окурок — и сгорите.

— Не сгорим, — сказал Ратмир и заставил себя посмотреть на портного. До этого он не открывал глаз от тарелки. Он даже улыбнулся, но улыбка получилась кривой. Не жизнерадостной. Нет, не мог простить Ратмир дяде Ефиму того, что недавно испытал, когда, глотая пыль, бежал за грузовиком, а горькие слезы обиды жгли глаза. И напрасно портной думает, что Ратмир будет сторожить его дом. Не жалко Ратмиру дядиного добра. Ни капельки!

Серафима кинулась к плите, вывалила в старую газету стопку блинов, завернула и стала совать портному.

— Из остатней пшеничной мучки блинчики-то, — приговаривала она. — Возьми, Ефим Авдеич, съешь вечерком и своих сослуживцев попотчуешь.

— Я напишу, — сказал дядя Ефим. — Будут письма от Мани — перешлешь мне, Серафима.

Сунул сверток в карман шинели и ушел.

— Дай бог ему здоровьичка, — перекрестилась на угол горбунья. — Хороший хозяин…

— А человек, по-твоему, он хороший? — помолчав, спросил Ратмир.

— Я замечаю, ты не любишь Ефима, — сказала Серафима. — Работящий он мужик, минуты без дела не может. И другим не дает сидеть сложа руки… Ну, скуповат, это верно, знает копейке цену. И портной хороший. Считай, полпоселка обшил, конешно, и берет за это соответственно. Глянь, дом-то у него — полная чаша! Уж он не побежит за какой малостью к соседу — все у него под рукой… Всю жизнь, как муравей, все в дом тащит. Непьющий к тому же, не курит… А как Маню свою любит! А ведь взял ее с ребятенком. Аля-то не родная ему дочка.

— То-то они не похожи, — озадаченно проговорил Ратмир. Он впервые услышал про это.

— И словом не попрекнет Маню, а Аля и не знает, что не родной он ей отец.

— А кто родной?

— Был тут один… красавчик! — неохотно ответила Серафима. — Покрутился в поселке, а потом в Питер уехал, а Маню-то на девятом месяце бросил. Ефим прямо из роддома и привез ее сюда… Сказал, чтобы никаких алиментов, теперь это его дочка. Вот какой он, Ратмирушка, человек-то, Ефим Валуев. Одним словом, однолюб. Краше Мани никого и на свете нету для него.

— Побегу, Пашка ждет, — поднялся из-за стола Ратмир, — Чего ж это мы! — спохватилась горбунья. — Надо бы Ефима-то проводить… Пошли, родимый, на станцию, может, еще успеем…

— Слышишь? — остановился у двери Ратмир. — Паровоз трубит. Тю-тю, отправился эшелон! — Он кинулся к окну. — Не на фронт поехал Валуев… В другую сторону.

— Ночевать-то придешь?

— Мы с Пашкой в лесу, в землянке.

— И охота вам комаров кормить? — покачала головой Серафима.

ГЛАВА 6

Ратмир сидел за рулем полуторки, нагруженной ящиками со снарядами, и гнал на предельной скорости по разбитой проселочной дороге. Черная гладкая баранка крутилась в ладонях как бешеная, в кузове грохали, трещали ящики, а за машиной, лязгая широкими гусеницами и вращая тупыми башнями с длинными орудийными стволами, по пятам гнались немецкие «тигры»… Один выстрел, другой, третий! Перед радиатором с кипящей водой вырастает высокий черный куст разрыва, машину подбрасывает, в борта хлещут осколки, но Ратмир не выпускает скользкий руль. Главное, чтобы снаряд не угодил в ящики с минами!..