Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4 - [54]

берут, где надо было их брать? Всем известно, что – на Тверском бульваре, прославленное место. А другого Ярик и не знал, но догадаться можно было, что – на всяком бульваре, удобней всего, можно ожидать на скамейках. (Да не только же, правда, по букве называли трамвай по бульварному кольцу «Аннушкой бульварной».)

Ближе всего был Пречистенский – и Ярослав свернул туда, в своём невладении. Садилось солнце – и время могло быть уже подходящим.

Прошёл половину длинного изломистого бульвара, миновал десяток скамеек, все подсохшие, и, по нехолоду, кой на каких присели – там парочка, здесь с газетой, но и долго не посидишь, и подумал уже Ярослав, что это – промах насчёт скамеек, что ходить должны, как и рассказывали всегда юнкера, и не по одной, и наверно только на Тверском.

Как вдруг увидел на отдельной скамейке – одинокую молодую, копна чёрных волос из-под вязаной шапки видна ещё издали.

А ближе – именно это черноволосье, по плечи и густо обрамляющее голову, диковато и даже вульгарно, – именно оно почему-то наводило на мысль.

И поза была не такая, чтоб вот – присела на краешек, сейчас убежит. Нет, сидела она вполне углубисто, ожидаючи.

Кого-то? Она просто, может быть, ждала близкого, знакомого. По неумению различать – не хитро и оскорбить. Да никогда б Ярослав и не решился, если б не такой уж край у него был, обрыв отпуска.

А между тем, хоть и замедлив, он уже приближался, приближался к ней, и надо было решаться: так? или этак?..

Вид её был довольно бедненький, пальтишко с плохим меховым воротником.

А лицо показалось на подходе – даже отчаянно красивым, зловеще красивым, даже – таких не бывает, или это – от окружения непомерных её волос?

Обратиться? не обратиться? Фронтовая простота и семейная воспитанность боролись в нём. Как можно неловко попасть, стыдно!

Но красота её – решила. Такую красоту – сейчас! – он пропустить не мог.

А девушка смотрела не на прохожих, но косо вниз, немного презрительно.

И он бы – наверно сробел, миновал бы.

Но вдруг от сапог его – медленно она подняла глаза. И посмотрела – выразительными чёрными (может, не чёрными, но – вся такая, но от волос) – прямо ему в глаза и не торопясь отвести.

И – всё было решено! – он уже уйти бы не мог, он как схвачен был.

– Разрешите – рядом с вами? – первое трудное, без соображения, спросилось само из него, как из груди выбилось.

– Пожалуйста, – ответила она, но не подвигаясь и без единого движения, всё так же обняв себя руками, может для теплоты, руки без перчаток под рукава.

Что-то в ней цыганское не цыганское было, но вульгарно-загадочное.

Он сел, в пол-аршине от неё. И следующий вопрос ещё знал, какой задать (а уже потом не знал):

– Как вас зовут, могу я спросить?

Из своего презрительного взгляда на обтаявший лёд у себя под ботами, она ещё раз подняла глаза, теперь близко вровень, так и пробрало его.

– Вильма.

– Вильма? – Вот и сам родился следующий: – Что за имя? Никогда не слышал.

Она на это время не отвела от него глаз, рассматривала.

– Латышское.

Да, и акцент у неё был.

– Вы – латышка? Беженка? – ухватился, как будто это важно было.

– Да. – Голоса много не тратила, а густой был, настоенный.

– Из какого же места?

– С Двины.

– Вот как? – обрадовался Ярик. Почему-то хотелось заверить её дружественно, какую-то негрубую нить протянуть между ними. – И я от Двины недалеко воюю. Близко.

Но она не отозвалась. Взор увела.

– Близко фронт подошёл? – с сочувствием спрашивал он.

– Да. По тому берегу. Прямо против нас.

И… и… и всё?

И что ж ещё было спрашивать? Что другое – как будто невежливо. Он не мог спросить ни о семье, ни об образе жизни. Было бы глупо рассказывать ей, какие случаи беженства он знает ещё. Хотя: чем может жить латышка в Москве, каково ей здесь? Наверно, неважно. Ему правда хотелось узнать о ней больше.

Но вопросы его пресеклись.

А красива была – ужасно.

И красота её – помогала Ярику. Потому что хотелось красивого, неслучайного, чтоб она действительно ему понравилась.

И она – нравилась.

Но ничего не доказывал ни её задержанный взгляд, теперь уже отведенный, ни сидение их в полуаршине.

А из-под самого её подбородка – вот одно некрасивое у неё, широкого твёрдого подбородка, – чуть выдавалась пунцовая ткань с цветками, косынка.

Ничто не было доказано и никак дальше не разъяснялось. Может быть, она сидела здесь совсем не за этим. (А может быть – за этим, но вышла первый раз и сама не умеет?) Свободное – что-то было в обмёте её волос, стеснительности её или прямого запрета он не чувствовал. Но развязности не мог себе нагнать.

И так посидел ещё, молча.

Но и она продолжала сидеть, не переменяя позы, не уходя. Глаза – косо вниз.

Так это и был ответ?

Он вот как сказал:

– Я бы… пошёл с вами?

И почти сразу услышал, сквозь зубы, без поворота её головы:

– Пятнадцать.

И его – осадисто резануло. Всё оказалось – именно так, но зачем так грубо, как сбросило со скамейки на лёд. Да! Ему хотелось всего лишь одного, именно этого, – но хотелось так, чтоб отзывалось и в душе.

Но уже выбора не было. Дорвался.

– Пойдёмте, – сказал.

И тут же подумал: а как же они пойдут? Её вид – идти с ней под руку ему невозможно…

Но оказалось просто: совсем рядом, в Антипьевском переулке. Вильма шла на плечо вперёд, а поручик – чуть сбоку и сзади, весь – за её буйными волосами.