Красная тетрадь - [24]

– Отчего же теперь собрались, а, братцы? – голос звучал фальшиво и своей откровенной неестественностью пугал даже его самого. Алмазные лучи безумия ощутительно вылетали из глаз и щекотали роговицу. Мужики (двое в годах, а один – еще совсем зеленый, почти мальчик) ежились и переступали сбитыми сапогами. Как Варвара посмела уехать? Сейчас, когда у него опять кризис и нужда в ней?!

– Слыхали, что Сохатый снова в наших краях, к тебе прибился, а с ним – знакомцы давние…

Нелепый и опасный, как поднятый из берлоги медведь. Кныш – фамилия или кличка? Скорее, последнее.

– Так ли? Рябой говорит, ты с Воропаевым накоротке был, а вовсе не с Никанором.

– Правду говорите, – мужик опустил голову. То, что он не стал врать и отпираться, сразу расположило к нему Черного Атамана. – Как Климентия Тихоныча порешили (Кныш тактично не упомянул о том, кто именно порешил старого атамана), так мы с Фокой в тайгу подались. После я на Выселках жил, с бабой, нанимался там… на вскрышку торфа, – на лице Кныша отразилось столь явное отвращение к честному труду, что Сергей едва удержал смех. – В общем, не выходит у меня… тоска гложет… А тут еще племяш подбивает, – мужик кивнул в сторону потупившегося от смущения подростка. – Давай, дядька Кныш, да давай… Старому был годен, глядишь, и новому атаману на что сгодишься…

– Понятно, – протянул Черный Атаман и кинул быстрый взгляд в сторону юноши. – Как звать?

– Власом.

– «А как же зовут тебя, крошечка?

Власом.

А кой тебе годик?

Шестой миновал.

– Но, мертвая! – крикнул малюточка басом.

Рванул под уздцы и быстрей зашагал…»

Помолчали. Мужики стояли, прикрыв глаза, как провинившиеся, но неусмиренные лошади. Сергею захотелось схватить кнут и выгнать всех прочь.

– Это чего же? – спросил наконец крошечка-Влас.

С Черным Атаманом иногда случались приступы предвидения. Например, сейчас он совершенно отчетливо увидел, что отныне юношу будут звать именно так – Крошечка.

– Это Некрасов, болваны, – устало сказал он. – Великий русский поэт, певец народной вольности. – А ты? – он мазнул беглым взглядом по третьему новичку.

– Липат, ваше благородие. Когда-то давно тоже короткое время при Климентии Тихоныче состоял, вот Кныш помнит меня, после – на Выселках. Нынче в стесненных обстоятельствах нахожусь… и пожелал вот, ежели ваше благородие изволит…

– Пошли все прочь! – не выдержал Дубравин. – Идите! Идите! Рябой вам объяснит, что к чему. Но – молчать! Поняли, канальи – молчать!!!

Сергей ощутил, как в углах губ выступила пена. На крик в дверь всунулась на мгновение любопытная физиономия Агнешки. Мужики испуганно закивали и попятились, увлекая за собой Власа. Крошечка таращил глаза и смотрел не испуганно, но завороженно. Сергею захотелось своротить ему конопатый, с зеленой детской соплей в ноздре, нос, но он смирил себя, уговаривая, что вполне можно обождать удобного случая. Теперь уж он был рад, что Варвара уехала с заимки и неизвестно, когда вернется.

Глава 6 В которой Марья Ивановна знакомится с новым инженером, читатель – с внуками Ивана Гордеева, а Любочка Златовратская желает сестре счастья

Марья Ивановна стояла, незаметно опираясь рукой о стол, и в упор разглядывала нового инженера. Можно было б и сесть, но стоять казалось удобней – не придется смотреть снизу вверх. Все мужчины, кроме остяка Алеши, были выше Машеньки ростом, да еще и хромота полвершка убавляла. По природе это было правильно, по делам же выходило неудобно.

– Носи каблучки! – советовала Любочка Златовратская.

В насмешку, что ли, или по глупости, у нее не разберешь. Какие каблучки при хромой ноге, да еще и в Егорьевске?!

Впрочем, инженер Измайлов, вежливо поклонившийся при встрече, и теперь стоявший у входа, статями отнюдь не подавлял. Среднего роста, высокие скулы, широко расставленные зеленые глаза, нос-картошка, русые волосы, уже начавшие редеть со лба, аккуратно подстриженная рыжеватая бородка. Брюки, рубаха и пиджак, явно с чужого плеча, сидят слегка мешковато. Крепкие, приятно расправленные плечи, но скован, неловок в движениях, и то явно не от волнения, а от природы.

– Может, присядем? – мягкое широкое лицо с постоянной готовностью к улыбке. С правой стороны, сверху не хватает клыка, но необъяснимым образом щербина улыбку не портит, а лишь добавляет обаяния.

Видно, что незлой и милый человек. Но не слишком ли мягок окажется? Сможет ли с рабочими? С ротозейством, с пустотой душевной, с злонравием, с лживостью людской человеческой массы?

– Да, конечно. Садитесь, пожалуйста, – Марья Ивановна с облегчением опустилась в кресло.

«Брось, Маша! – сказала она сама себе. – Он инженер и в годах, значит, с опытом по специальности. Того довольно. Не путай его и себя. Твои надежды прозрачны: однажды явится невесть откуда, как в русских былинах, второй Матвей Александрович Печинога, станет за твоей спиной прибрежным утесом, и будет стоять неколебимо, и знающе, и любая производственная хитрость ему по плечу, а на остальное он просто плевать хотел. И все его боятся и уважают… Брось! Не будет никогда второго Матвея Александровича, и первого тоже не будет, потому что его убили. Те самые рабочие, которых он так и не сумел или не захотел понять… Знает ли уже этот Измайлов, что случилось на прииске с его предшественниками? И что об этом думает? Спросить нельзя, но как бы не забоялся, узнав… На вид он вроде не суеверен, но все же…»