Красная Шапочка на Манхэттене - [5]

Ее первые детские фантазии были связаны именно со словом «Морнингсайд», которое казалось ей самым чарующим на свете звуком. Оно было похоже на шелест крыльев. Да и его значение — «рядом с рассветом» — само по себе очень красиво. Кроме того, в Морнингсайде, то есть рядом с рассветом, жили мистер Аурелио и бабушка Ребекка — два существа, настолько непохожие на Сэмюэля Аллена и его супругу, что Сара не могла поверить, что они родственники. Мистер Аурелио и бабушка Ребекка тоже были героями романа. Потому что в романах, как узнала Сара чуть позже, не пишут про обыкновенных людей.

Это может показаться странным, но пока бабушка жила с книжным королем Морнингсайда, мистер Аллен, несмотря на свои шутки, относился к ним лучше, чем его жена. По крайней мере, он уважал их привычки, не осуждал и не злился: у них была своя жизнь, которая его не касалась. Называл он их просто: «Морнингсайд».

— Сегодня утром мне на работу звонил Морнингсайд, — говорил он иногда во время ужина.

А у миссис Аллен, когда она слышала о Морнингсайде, начиналось что-то вроде нервного тика — она моргала дважды подряд.

— Скажите пожалуйста! А почему бы им не позвонить прямо сюда?

Мистер Аллен преспокойно обедал или смотрел телевизор, точнее, делал то и другое одновременно.

— Мне-то что за дело? Может, они тебе звонили, а у тебя было занято. И вообще, разве она не твоя мать? Спроси у нее сама. Скорее всего, она устала от твоих бесконечных советов. Ты обращаешься с ней как с ребенком.

— А она и есть дитя малое.

— Да что ты говоришь! Я вот нормальный взрослый человек, а ты и мне без конца даешь советы. Это любому надоест.

— Ладно, ладно. И чего они хотели?

— Они сказали, что она сегодня вечером уезжает петь в «Найак». Скорее всего, уже уехала. Пробудет там два дня.

Имя Глории Стар еще помнили кое-где в старомодных недорогих клубах, ее время от времени приглашали, и она пела блюзы, облокотившись на старое пианино.

— Все ясно, — вздыхала миссис Аллен. — Вот почему она не хочет мне звонить: ей отлично известно, что я на это скажу.

— А почему ты должна что-то говорить? Какое тебе дело? — спрашивал мистер Аллен. — Пускай себе поет на здоровье, тем более если он не возражает. В конце концов, только он имеет право возмущаться.

— Ну да, пока это ему не надоест. Она еще пожалеет: когда он ее бросит, она будет уже старой и вряд ли найдет другого. Я за нее боюсь, Сэмюэл.

— А я нет. Каждый живет как умеет. Оставь Морнингсайд в покое.

В раннем детстве Сара побывала в Морнингсайде всего три или четыре раза.

Кота в то время еще не было, а в прихожей стояла вешалка с позолоченными львиными головами.

Дверь внизу открывала толстая чернокожая консьержка, которая всегда носила короткие рукава, даже зимой. Ее звали Салли.

Сара помнила бабушку такой, какой видела ее однажды в Морнингсайде. В тот день ее очень поразило, что бабушка выглядит моложе матери. На ней было зеленое шелковое платье, и она сидела пред трюмо, заставленным блестящими баночками. Нанося перед зеркалом макияж, бабушка подпевала пластинке с итальянской песенкой:

Parlami d’amore,

Mariú

Tutta la mia vita

Sei tu…[1]

В те времена бабушка казалась совсем другой. И дом в Морнингсайде тоже был другим. Позже, когда отец назвал бабушку «ящерицей», Сара подумала, что он, как и она сама, тоже запомнил ее в том зеленом платье.

Во времена, когда у Сары еще не было ни карты Манхэттена, ни книжек — ей тогда было всего года два, — она получила от Книжного короля свой самый первый подарок: головоломку. Головоломка состояла из кубиков. На сторонах каждого кубика была изображена какая-нибудь заглавная буква, а еще разноцветные цветы, фрукты или животные, чьи названия начинаются с этой буквы.

Благодаря головоломке Сара познакомилась с гласными и согласными буквами и полюбила их, хотя до поры до времени не догадывалась, для чего они нужны. Она ставила кубики в ряд, поворачивала их то так, то эдак, меняла буквы местами и постепенно заучивала их неповторимые очертания. «Е» была похожа на расческу, «С» на обруч для волос, «О» на яйцо, «X» на крестик, «Н» на лесенку для лилипутов, «Т» на телевизионную антенну, «Ф» на волчок. Отец принес ей с работы толстую тетрадь в твердой книжной обложке — в такие тетради он обычно записывал вызовы. Она была в клеточку, с левой стороны — красные полоски. В этой тетради Сара рисовала закорючки, которые изображали буквы, а также столы и стулья, кухонную посуду, облака и крыши. Она не замечала разницы между буквами и предметами.

Да и позже, когда она уже умела правильно писать и бегло читать, ей по-прежнему казалось, что неверно разделять одно и другое. Вот почему ей так нравилась уличная реклама, где рисунки чередовались с надписями: стоит погаснуть блондинке, похожей на Мэрилин Монро, как вслед за ней немедленно вспыхивает название зубной пасты, и все это одна и та же реклама, озаряющая ночь то зеленым, то золотым сиянием на крыше одного и того же здания. Дело в том, что буквы и рисунки — родные братья, они происходят от одних и тех же родителей: отец — отточенный карандаш, мать — фантазия.

Первые слова, которые Сара записала в подаренную отцом тетрадку в твердой обложке, были «река», «луна», «свобода» и еще несколько таких же неожиданных слов. Они складывались в голове, как скороговорки, когда девочка мысленно повторяла гласные и согласные звуки. Эти слова, рождавшиеся сами собой, как дикие цветы, которые не надо поливать, она полюбила больше всего. Они радовали Сару, потому что только она понимала их значение. Она повторяла их шепотом много раз, чтобы услышать, как они звучат, называла их «буквенки» и часто смеялась.