Красная роса - [33]

— Территория эта — советская земля, и не ему решать нашу судьбу. Он властен уничтожить все, к чему дотянутся его руки, превратить все окружающее в обыкновенный бордель, так же как превратил в него комнату, в которой я, народный избранник, выполнял свои обязанности…

Петер Хаптер привык к разным ответам, но такого еще не слышал. Краешком глаза посмотрел на Гретхен и рассмеялся. Рассмеялся по-своему, по-хаптуровски, без смешливого выражения в глазах.

— Эти слова я не перевожу шефу. И больше не советую тебе, красный выродок, говорить что-либо подобное…

Теперь уже рассмеялся Качуренко. Правда, лицо его страдальчески перекосилось, но из горла вырвались хриплые, отрывистые звуки.

— Вот так лучше. Теперь ты заговорил на своем языке.

Отто Цвиблю, видимо, надоела непонятная ему перебранка, он властно и решительно поднял руку; переводчик слушал его, по-собачьи склонив голову.

— Господин ортскомендант, узнав об аресте самого высокого представителя бывшей власти в этом районе, заинтересовался арестованным и хотел бы услышать ответы на интересующие его вопросы…

Он говорил так нудно и долго, что Качуренко никак не мог понять сути сказанного, устало мигал воспаленными глазами, невольно стал тереть грязной ладонью лоб и молчал. Отто Цвибль бросил взгляд на Гретхен, она, обходя пленника стороной и смешно морща носик, вышла из комнаты.

До Качуренко наконец стало доходить содержание сказанного переводчиком.

— Господин комендант ждет ответа… — напомнил переводчик. — Вы готовы отвечать на его вопросы?

— Что ему нужно? — прохрипел Качуренко.

После коротких переговоров с шефом переводчик ответил:

— Господину ортскоменданту известно, что вам приказано создать банду, именуемую партизанским отрядом…

— Больше ему ничего не известно? — остро взглянул на Цвибля допрашиваемый.

Все новые и новые вопросы сыпались на голову Качуренко, и после каждого из них он все больше убеждался в том, что этот господин знает достаточно, поэтому резко ответил:

— А если ему все известно, зачем тогда расспрашивает?

Переводчик хихикнул, долго переговаривался с шефом, тот, казалось, смеялся внутренним смехом, довольный своим всезнайством, которое давало ему право потешаться над беспомощностью арестованного.

Разговор прервался, так как в это время открылась дверь, вошла секретарша, за нею с большим металлическим подносом в руках вошел солдат. Скользнув взглядом, Качуренко догадался, что его мучители проголодались и собираются трапезничать. Судорожно проглотил горький клубок, давало о себе знать то, что сегодня не ел.

Солдат налил ароматный чай. Отто Цвибль со скрещенными на груди руками спокойно наблюдал за его движениями. Гретхен с Хаптером молчали, а Качуренко переминался с ноги на ногу, кривился от тошноты и нетерпеливо ждал, когда его отправят прочь. Пусть уж лучше в холодную безвесть черного закутка, чем терпеть все это.

Заговорил переводчик. И сказал такое, что Качуренко невольно удивился и одновременно встревожился, не веря услышанному:

— Господин ортскомендант великодушно приглашает к трапезе. Все, что на столе, к вашим услугам.

— Спасибо, я не голоден…

— Благодарности никому не нужны. Это приказ. Садись к столу, большевистский шут, и посмотри, чем тебя соизволят угощать.

Качуренко даже не посмотрел в ту сторону, где его ожидало угощение. Понимал: это и есть то самое главное, самое коварное, чем хотят заманить его в сети, унизить, сломать, купить… Не заметил, как комендант повел бровью на солдата, тот, могучий, как борец, легко взял Качуренко за плечо, резким движением повернул его в сторону столика, подтолкнул вперед, и не успел Андрей Гаврилович опомниться, как уже сидел на табурете. Невольно взглянул на угощение, побледнел и уже не мог отвести глаз. Не потому, что в нем пробудился нестерпимый голод, и не потому, что не мог укротить обычный инстинкт.

Перед ним стояла такая знакомая кружка из белого алюминия производства калиновской жестяной мастерской, изготовленная по заказу самого Качуренко для нужд будущего партизанского отряда. Возле ядовито-зеленого чайника, который тоже должен был служить будущим партизанам, распечатанная пачка грузинского чая, влажные от лежания в подземелье серые галеты, а в банке кучка пиленого сахара, который из запасов Семена Михайловича Раева перекочевал в тайный партизанский склад.

— Угощайтесь, — ехидно говорил за спиной Петер Хаптер, — чем богаты, тем и рады… будьте так любезны, не побрезгуйте.

— Я уже сказал, что не голоден…

Качуренко поднялся на ноги. Его никто не усадил на место, солдат уже вышел, Отто Цвибль снова замер в кресле и задумчиво похлестывал гибким стеком по прямым и блестящим голенищам. Гретхен удивленно округляла глаза, брезгливо кривила губы, а переводчик тихо хихикал, ожидая слов шефа.

— На первый раз хватит, — устало произнес комендант. — Фрукт еще не созрел.

XIII

Качуренко снова оказался в подвале. Сразу же за порогом опустился на корточки, побрезговал садиться на липкий, склизкий пол, сидел с раскрытыми глазами и ничего не видел, машинально шарил руками вокруг себя.

Вдруг показалось Качуренко, что он не один в этом пекле. То ли показалось, то ли послышалось — где-то сбоку, туда дальше, в углу, что-то зашелестело, зашевелилось на соломе. И соломой запахло, обычной ржаной соломой, слегка вымоченной на гумне, той, которую вяжут в кули, чтобы перед рождественскими праздниками смалить кабана.