Красная книга - [81]

Я: «Слова твои звучат жестоко и задача, которую ты на меня накладываешь, тяжела».

Д.: «Если ты хочешь найти пути, не следует и презирать безумие, ведь оно является столь важной частью твоей натуры».

Я: «Я не знал об этом».

Д.: «Радуйся, что можешь его распознать, ведь только так ты не станешь его жертвой. Безумие есть особая форма духа, цепляющаяся ко всем учениям и философиям, но в особенности — к повседневной жизни, ведь жизнь сама полна сумасшествия и, в сущности, совершенно нелогична. Человек стремится к смыслу лишь потому, что на его основе может создать для себя правила. В самой жизни правил нет — это ее тайна и неведомый закон. То, что ты называешь знанием, лишь попытка приложить к жизни нечто понятное»

Я: «Все это звучит весьма уныло, и тем не менее подталкивает меня не согласиться».

Д.: «Тебе не с чем не соглашаться — ты в сумасшедшем доме».

Здесь толстый маленький профессор — это он так говорил? Я принял его за свою душу?

Проф.: «Да, дорогой мой, вы запутались. Ваша речь совершенно бессвязна».

Я: «Я тоже думаю, что совершенно затерялся. Я действительно безумен? Все это ужасно запутано».

Проф.: «Запаситесь терпением, все пройдет. В любом случае, доброго сна».

Я: «Спасибо, но я боюсь».

Все во мне в полном беспорядке. Проблемы становятся серьезными, а хаос приближается. Это полное дно? Хаос — это тоже основание? Если бы только не было этих ужасных волн. Все разбивается на части, как черные волны. Да, я вижу и понимаю: это океан, всемогущий ночной прилив — движется корабль — большой пароход — я у входа в задымленную кают-компанию — много людей — прекрасные одежды — все они смотрят на меня в изумлении — кто-то подходит ко мне и говорит: «В чем дело? На вас лица нет! Что случилось?»

Я: «Ничего — то есть — думаю, я сошел с ума — пол качается — все движется — »

Кто-то: «Море что-то бурное этим вечером, вот и все — выпейте пунша — у вас морская болезнь».

Я: «Вы правы, у меня морская болезнь, но особенная — я действительно в сумасшедшем доме».

Кто-то: «Ну вот, вы уже шутите, значит, приходите в себя».

Я: «Это, по-вашему, остроумие? Только что профессор объявил меня подлинно и совершенно безумным».

Невысокий толстый профессор действительно сидит за зеленым столом, играя в карты. Он поворачивается ко мне, услышав мои слова, и смеется: «Ну, куда же вы пропали? Идите сюда. Не хотите выпить? Ну вы и фрукт, скажу я вам. Вы взбудоражили этим вечером всех дам».

Я: «Профессор, для меня это больше не шутка. Только что я был вашим пациентом — »

Кают-компания заходится неудержимым хохотом.

Проф.: «Надеюсь, я вам не очень досадил».

Я: «Ну, попасть в сумасшедший дом — дело не пустяковое».

Человек, с которым я говорил до этого, неожиданно подходит и заглядывает мне в лицо. У него черная борода, взъерошенные волосы и темные сияющие глаза. Он страстно говорит мне: «Со мной случилось кое-что похуже, пять лет я провел здесь».

Я осознаю, что это мой сосед, по-видимому, очнувшийся от своей апатии и теперь сидящий на моей кровати. Он продолжает говорить яростно и настойчиво: «Но я Ницше, лишь перекрещенный, я также Христос, Спаситель, и я помазан спасти мир, но они мне не дали».

Я: «Кто не дал?»

Дурак: «Дьявол. Мы в Аду. Но конечно, вы этого пока не заметили. Я до второго года здесь не замечал, что управляющий — дьявол».

Я: «Вы имеете в виду профессора? Звучит невероятно».

Дурак: «Вы невежда. Я должен был обручиться с матерью Бога очень давно.[134] Но профессор, этот дьявол, овладел ею. Каждый вечер, когда садится солнце, он зачинает с ней ребенка. Утром до рассвета она рождает его. Тогда все дьяволы собираются и убивают ребенка ужасным [135] / образом. Я отдаленно слышу его крики».

Я: «Но то, что вы говорите — чистой воды мифология».

Дурак: «Вы сумасшедший и ничего не понимаете. Вы заключены в сумасшедший дом. Боже мой, почему семья постоянно запирает меня с сумасшедшими? Я должен спасти мир. Я Спаситель!»

Он снова ложится, погрузившись обратно в апатию. Я хватаюсь за края кровати, чтобы защититься от ужасных волн. Я смотрю в стену, чтобы хоть за что-то удержаться глазами. По стене бежит горизонтальная линия, ниже она покрашена темнее. Перед ней батарея отопления — это ограждение, а за ним я вижу море. Линия — это горизонт. И сейчас в красном сиянии встает солнце, одинокое и величественное — в нем крест, с которого свисает змея — или это бык, вскрытый, как на бойне, или это осел? Полагаю, на самом деле это баран с короной из шипов — или это распятый, я сам? Солнце мученичества встало и разливает кровавые лучи над морем. Это зрелище длится долгое время, солнце встает выше, его лучи становятся светлее[136] и жарче, и солнце раскаляется добела над голубым морем. Зыбь утихла. Щедрый и тихий летний рассвет встает над пенистым морем. Поднимается соленый запах воды. Слабая широкая волна разбивается о песок с глухим шумом, и постоянно возвращается, двенадцать раз, удары мировых часов[137] — двенадцатый час пробил. И приходит тишина. Ни шума, ни дуновения. Все замерло в мертвой недвижимости. Я жду, втайне тревожась. Я вижу дерево, поднимающееся из моря. Его макушка достигает Небес, а корни тянутся в Ад. Я совершенно один, в унынии, наблюдаю издалека. Словно вся жизнь истекла из меня и полностью перешла в непостижимое и пугающее. Я совершенно обессилен и ни на что не способен. «Спасение», — шепчу я. Странный голос произносит: «Здесь нет спасения,