Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 2 - [32]

Я всегда полагал своим долгом считаться с фактом и, учитывая уже совершившееся, определять тактическую позицию. Так и в октябре 1919 года при всем моем крайне враждебном, конечно, отношении к большевистскому перевороту я выступил в меньшевистском «Вперед»[75] с открытым письмом с призывом пойти на тот или иной компромисс. Для меня невозможны никакие соглашения лишь с тем, кто осуществляет террор, и красный, и белый – все равно.

Моя главная цель на указанном совещании была уведомить членов «Национального центра» не высказываться определенно за диктатуру, так как подобное осведомление нового Омского правительства[76] о мнениях некоторых общественных кругов Москвы могло бы только поддерживать авторитет правого течения Омского правительства. Цель моя была достигнута, так как в неофициальной резолюции совещания вопрос о диктатуре был обойден – следовательно, «Национальному центру» пришлось пойти на уступки.

Затем мне казалось, что расходиться в Москве из-за вопросов об образовании государственной власти где-то еще очень далеко от Советской России означало делить шкуру не убитого еще медведя. Неизвестно было, не будет ли правительство Колчака политической авантюрой. Мне казалось более важным обсудить ту социальную платформу, на которой мы можем сойтись, ибо здесь труднее всего было сговориться социалисту с представителями иного, так называемого буржуазного миросозерцания. Между тем без такого соглашения не мыслилось национальное единство. Отход демократии от более правых групп означал бы непременную реакцию в будущем. На юге это произошло.

Мы знали, что у «Национального центра» есть некоторые проекты государственного устройства в будущем. Мне казалось в высшей степени целесообразным обсудить их, дабы на реальных вещах выяснить свои разногласия и попытаться, если возможно, найти будущую позицию. Как показало совещание на Юге, это именно и было самое трудное.

Таким образом, выяснилась возможность некоторого контакта, по крайней мере, временного с «Национальным центром», если не в сфере действия, то в сфере переговоров. Мне представлялось крайне важным, так как те или иные уступки более правых элементов обязывали их, конечно, только до некоторой степени, в будущем (это мы прекрасно понимали – все дело было бы в силе демократии). Такое моральное обязательство связывало более или менее авторитетную группу, которой в случае изменения политических условий предоставлялось играть значительную роль, по всей видимости.

В это время Колчак становился реальной силой. Шло его головокружительное наступление. Происходило как бы признание его «верховным правителем» Антантой и подчинение ему Деникина. Мы хотели по этому вопросу скорее договориться с людьми из «Национального центра». Кажется, было еще одно или два аналогичных совещаний – хорошо не помню. Но, в сущности, мы никаких проектов не обсуждали и даже не стали вырабатывать какой-либо общей декларации.

Представителем «Национального центра» было признано опасным устройство таких больших собраний и было предложено делегировать от каждой группы по два человека, причем было предложено пригласить представителей бывшего «Совета общественных деятелей», державшегося точки зрения государственного объединения на юге. Отсюда и появилась та «шестерка», которая действительно фигурирует в показаниях, как «Тактический центр» – наименование совершенно неправильное.

Предполагалось, что представители групп будут здесь передавать точки зрения своих групп для осведомления и для передачи на обсуждение групп. Никаких решений здесь принимаемо не могло быть, да и фактически не принималось. Все сводилось, в сущности, к информации, так как и в данном случае тезисов социальных, экономических почти не обсуждалось. Я, впрочем, редко бывал, так как с апреля, говоря языком римлян, стал уходить в частную жизнь по причинам:

1) Три раза сидел уже в тюрьме – и мне надо было уезжать из Советской России, если я хотел заниматься политикой, так как был слишком на виду у ЧК. Но уезжать я не хотел, так как слишком органически был связан здесь делами, которые я в течение длительных дней создавал («Голос минувшего»,[77] «Задруга», свой архив), не видя себе применения на Юге, где «Звездная палата» решительно брала верх (например, расстрелян мой товарищ С. И. Ладинский), и, наконец, заканчивал большую историческую работу по эпохе Александра I;

2) Совещания «шестерки» были малоцелесообразны, то есть социалистам. Потому я и участвовал в этих беседах, что благодаря старым личным связям со всеми входившими в «шестерку» во мне видели не только социалиста, но и просто известного им Мельгунова. Никакого совместного действия при взаимном недоверии быть не могло;

3) Наблюдалась, в общем, полная апатия – и, в сущности, я не мог представлять собой никакой группы, даже энесовской, тем более что при отсутствии информации совершенно нельзя было выработать линию поведения: неясна была прежде всего позиция Западной Европы, решающая, с моей точки зрения, в окончательном счете. Быстрое уничтожение Колчака показало, что на Востоке не создалось народного движения.