Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 2 - [25]

Резолюции совещания так и остались клочком бумаги; они вызвали пересуды в печати, но никакого значения иметь не могли, так как за ними не было реальной силы, ибо такой силой нельзя признать офицерский союз и идейно сочувствовавших совещанию вождей донского казачества.

В заключение совещание избрало из своей среды «Совет» из (?) человек, которому поручило созвать следующее совещание в Москве в октябре.

Если обратиться к книжке Керенского «Корниловское дело»,[54] то видно, с какой озлобленностью он говорит об августовском совещании, члены которого в Москве устроили овацию приехавшему на Государственное совещание бывшему тогда Верховным главнокомандующим Корнилову.

Керенский считал совещание оплотом реакционных элементов страны; после Государственного совещания, однако, он чувствовал себя настолько окрепшим, что мог с ним не считаться.

Деятельность выборного первым совещанием «Совета», по-видимому, ничем особенным не выявилась; он не имел печатного органа и проявил себя лишь в смысле влияния на торгово-промышленные группы Москвы во время переговоров их с Керенским о вступлении их представителей в состав третьего коалиционного временного правительства; влияние совета могло также еще сказаться на посылке делегатов от торгово-промышленников и кадетов в так называемый предпарламент, так как ни совещание, ни «Совет» в предпарламенте непосредственно представительства не имели.

Созванное «Советом» в Москве в середине (начале?)[55] октября второе совещание было уже малолюдное; оно насчитывало всего (?) человек; на нем обсуждались, конечно, те же вопросы, причем главное внимание было обращено на вопрос об армии; выступали генералы Брусилов, Рузский и (?), говорившие о том, что армия погублена и разложена; предлагались те же рецепты ее оздоровления, но возможность применить эти рецепты, как видно было из слов участников совещания, казалась им самим сомнительной. Точно так же, как и в августовском совещании, говорилось о кризисе правительственной власти, о ее неспособности вывести страну из тупика, о гибели промышленников, о разрухе транспорта и т. д. Совещание в заключение подтвердило полномочие избранного им «Совета».[56]

Октябрьская революция заставила многих участников «Совета» бежать из Москвы: уехали Родзянко, Милюков, Маклаков и другие. Деятельность «Совета» на некоторое время прекратилась, но в конце января или начале февраля 1918 года были собраны обломки «Совета» и обнаруженные в Москве участники совещаний для обсуждения создавшегося положения. В этих совещаниях, происходивших в Фуркасовском переулке, в помещении Всероссийского общества стеклозаводчиков, под председательством Д. М. Щепкина принимали участие следующие лица: С. М. Леонтьев, С. Д. Урусов, В. И. Гурко, В. В. Меллер-Закомельский, Н. Н. Кукин, Н. И. Астров, профессор Новгородцев, И. И. Шидловский, Белоруссов,[57] профессора С. А. Котляревский, В. М. Устинов и Н. И. Бердяев, В. С. Муралевич, В. Н. Муравьев, приват-доценты Ильин и Арсеньев, В. Н. Челищев, Б. Д. Плетнев, его брат (офицер), Г. А. Алексеев, присяжный поверенный Захаров, В. И. Стемпковский, Н. Н. Лоскутов, Нарожницкий, И. Б. Мейснер и некоторые другие; левое крыло составляли представитель кооперации Евдокимов и представитель крестьянства, как он себя назвал, Губонин. Первые шаги «Совета» заключались в выявлении своего взгляда на совершившиеся события, и, конечно, участники были солидарны в своей ненависти к вновь возникшей Советской власти. Затем «Совет» приступил к анализу прошедших с 1 марта 1917 года событий и к выводам. Обсуждение этого выявило действительную политическую физиономию его участников, единодушно признавших, что единственною приемлемою формою правления в России может быть наследственная конституционная монархия. Против этого возражали Евдокимов и Губонин. Доклад по вопросу о форме правления делал Белоруссов; обоснование вопроса с философской стороны принадлежало профессору Бердяеву; Белоруссов же состоял докладчиком по резолюции, определявшей взгляд совещания на политический строй России и заключавшей в себе отношение к церкви, аграрному вопросу, экономической политике и армии.

Октябрьская резолюция определила[58] единомыслие совещания лишь по двум вопросам: ненависти к Советской власти и признании конституционной монархии (если не считать Евдокимова и Губонина); при разнокалиберном, в смысле политического прошлого, составе участников совещания полного единства взглядов на прочие стороны государственного и социального устройства не могло быть, а потому упомянутая резолюция принята была в довольно неопределенных выражениях, составивших нечто среднее между старыми программами октябристов и кадетов.

Между тем февральский разгром Донской кампании генерала Алексеева,[59] исключавший тогда всякую возможность в ближайшем будущем ожидать помощи с Юга, обратил мысли совещания к поискам извне. Суждения по этому поводу тогда носили еще чисто академический или принципиальный характер; один только Плетнев (офицер) произнес горячую речь о необходимости перейти от слов к делу и предпринять что-либо, выходящее за пределы разговоров; ему ответили, что сочувствуют его побуждениям, но его речь в данных условиях только и может ограничиться словами. Таким образом, тем не менее возник пресловутый вопрос об ориентациях. Многие участники совещания, еще столь недавно ярые сторонники войны до победного конца, стали говорить о необходимости сближения с Германией (находившейся накануне мира с Советской Россией) и Японией; другие возражали. Последними, однако, была брошена знаменитая фраза Кавура: