Красивые вещи - [29]

Мне показалось, что нам лучше говорить шепотом.

– А он здесь? Твой папа?

Бенни покачал головой. В холле, под высоченными потолками, Бенни казался меньше ростом несмотря даже на то, каким он был высоким.

– Здесь он обычно бывает в выходные. А на неделе он в городе. Сидит, знаешь ли, в своем роскошном кабинете с видом на залив и решает судьбу фабричных рабочих, только что лишившихся работы.

– Твоей маме это, наверное, не нравится?

– Что его дома не бывает? Может быть, – произнес Бенни уныло. – Она мне почти ничего не говорит.

– Но она-то дома, да? – спросила я, не совсем понимая, чего мне больше хочется – чтобы мать Бенни была дома или чтобы ее не было.

– Ага, – кивнул Бенни. – Но она наверняка у себя, наверху, смотрит телевизор. А если она поймет, что я пришел не один, она уж точно не спустится, потому что для этого ей надо всерьез одеться. – Бенни бросил рюкзак у подножия лестницы и, запрокинув голову, посмотрел вверх и прислушался – не вызвало ли наше появление беспокойства? Не вызвало. – А теперь пойдем в кухню, посмотрим, как там дела.

Следом за Бенни я прошла в глубь дома, в кухню, где пожилая латиноамериканка орудовала поварским ножом, нарезая груду овощей.

– Лурдес, это Нина, – сказал Бенни и протиснулся мимо кухарки к холодильнику.

Лурдес тыльной стороной ладони откинула прядь волос с лица и глянула на меня с прищуром:

– Подружка из школы?

– Да, – кивнул Бенни.

Морщинистое лицо кухарки озарилось широченной улыбкой.

– Хорошо. Голодная?

– Нет, спасибо, – ответила я.

– Она голодная, – уточнил Бенни, открыл дверцу холодильника, порылся и вынул половину чизкейка. – Можно, мы его съедим?

Лурдес пожала плечами:

– Твоя мама не хочет. Ешьте весь.

Она отвернулась к горе овощей и возобновила атаку. Бенни взял из выдвижного ящика две вилки и вышел из кухни через другую дверь. Я пошла следом за ним, все еще оглушенная всем тем, что меня окружало. Мы оказались в столовой, где стоял длинный темный стол, отполированный до такого блеска, что я увидела свое отражение. Над столом висела хрустальная люстра, озаряющая полумрак рассеченными радугами. Бенни посмотрел на торжественный стол, держа тарелку с чизкейком на вытянутой руке, и растерялся:

– Знаешь, у меня есть идея получше. Пойдем в домик смотрителя.

Я не поняла, что это значит.

– А зачем нам смотритель?

– О, на самом деле у нас давно уже нет никакого смотрителя. Кроме нас, никто не живет в поместье. Если на выходные приезжают гости, они могут жить в этом домике. А это случается… можно сказать, никогда.

– А мы зачем туда пойдем?

Бенни улыбнулся:

– Собираюсь тебя кое-чем угостить.

Вот так возник новый ритуал времяпрепровождения после школы. Два-три раза в неделю мы добирались на автобусе до дома Бенни, брали на кухне еду, проходили через черный ход и оказывались на заднем крыльце, выходившем на лужайку. Вернее говоря, лужайка тут была летом, а в это время года тут простиралось большое снежное поле. Мы шли по снегу, ступая в следы, оставленные нами раньше, и наконец доходили до домика смотрителя, таившегося на самом краю поместья. Мы входили, и Бенни закуривал косяк. Потом мы лежали на старом грязном диване, обитом узорчатой парчой, курили и болтали.

Мне нравилось опьянение от травки. Руки и ноги становились тяжелыми, а голова – легкой. Это была полная противоположность тому, как я чувствовала себя обычно. Особенно мне нравилось это ощущение рядом с Бенни. Между нами словно бы исчезали границы. Мы ложились на противоположных краях дивана, а наши ноги переплетались в его центре, и казалось, будто бы мы части единого организма: мое сердце бьется в унисон с сердцем Бенни, и там, где наши тела соприкасаются, от него ко мне переходит энергия, и наоборот. Жаль, я не могу вспомнить, о чем мы говорили, потому что в то время казалось, что мы обсуждаем что-то невероятно важное, а на самом деле это была глупая болтовня обкуренных подростков. Мы жаловались друг дружке на учителей, говорили о существовании НЛО, о жизни после смерти, о трупах, лежащих на дне озера Тахо.

Помню, мне казалось, что в той комнате словно бы рождалось нечто особенное – наши отношения запутывались и искажались, так странно. Ведь мы были просто друзьями, верно? Тогда почему мне порой, глядя на лицо Бенни, озаренное боковым предвечерним светом, хотелось лизнуть веснушки на его скуле, чтобы попробовать, какие они на вкус – не соленые ли? Почему прикосновение его ноги к моей ощущалось немым вопросом, на который он ждал от меня ответа? Порой я вдруг резко выныривала из опьяняющего забытья и осознавала, что мы уже несколько минут подряд молчим. В эти мгновения, когда я смотрела на Бенни, я видела, что он разглядывает меня из-под длинных ресниц. Тогда, осознав, что его поймали на этом, он смущался и сразу отводил взгляд.

Только один раз за это время, еще в первые недели посещения домика смотрителя, мы встретились с матерью Бенни. Однажды, ближе к вечеру, когда мы шли через холл к кухне, свинцовую тишину огромного дома пронзил голос:

– Бенни? Ты здесь?

Бенни резко остановился и уставился в одну точку на стене, рядом с портретом Элизабет Либлинг. Его взгляд стал озабоченным.