Крах тирана - [128]

– Зачем? – удивленно переспросил Надир-шах. – Она просто пожалела глупца, а ее любовь ко мне смягчила мое сердце.

– Неужели у тебя есть сердце? – спросил Муса-Гаджи.

– Большое, доброе сердце, – кивнул Надир-шах. – Не правда ли, Азра?

Девушка смиренно сложила на груди руки и поклонилась, выражая свое согласие. И тут Муса-Гаджи увидел на руках ее несколько драгоценных колец, но среди них не было колечка, которое подарил Фирузе Муса-Гаджи. Да и то, как девушка кланялась, показалось ему слишком несвойственным для гордой горянки.

– Пусть она сама скажет, что отвергает меня, – сказал Муса-Гаджи.

– Моя невеста не разговаривает с чужими мужчинами, – сказал шах. – Достаточно того, что тебе позволили на нее взглянуть.

Шах подал знак визирю, и тот замахал руками на слуг. Девушка скрылась в паланкине, занавеси опустились, и паланкин унесли во дворец.

– Это не она, – внутренне ликовал Муса-Гаджи. – Но что все это значит? И связано ли это как-нибудь с тем, что передал через француза Ширали?

Ответа на этот вопрос долго ждать не пришлось. Шах сменил милость на гнев и воскликнул:

– Но посмеет ли кто-нибудь думать, что я возьму в жены ту, которой касались чужие руки? Я, владыка мира, привык срывать цветы, которые распускаются только для меня и в ожидании великого счастья не смеют смотреть даже на солнце. Я готов признать, что Азра – редкая красавица, но чужое прикосновение осквернило ее прелесть. Пожалуй, я отдам этому вору его возлюбленную! Пусть забирает ее себе.

Придворные, пораженные благородством повелителя, восторженно зашептались.

– Но ему придется заслужить эту великую милость.

– Что я должен сделать? – спросил Муса-Гаджи, делая вид, что поверил в устроенный шахом маскарад.

– Ее жизнь и ее любовь обойдутся тебе недорого, – ответил шах. – Ты проведешь моих воинов в Хунзах самой короткой дорогой.

– А что, если я откажусь? – спросил Муса-Гаджи.

– Ты не откажешься, если любишь ее, – заверил шах. – У меня много воинов, которые соскучились по женским ласкам.

Муса-Гаджи помолчал, будто раздумывая над предложением шаха, а затем склонил голову и обреченно произнес:

– Я согласен.

– Окажите почет этому герою! – обрадовано приказал Надир-шах. – И окружите заботой его невесту, пока мы не отпразднуем в горах их свадьбу.

Муса-Гаджи, склонив голову в показной покорности, говорил себе:

– На этой кукле пусть женится кто угодно, хоть сам шах. А я женюсь на своей Фирузе. Но сначала заведу каджаров в Аймакинское ущелье, где наши люди встретят их так, что небо зарыдет от ужаса, который обрушится на врага.

Глава 77

Утром из цитадели раздался пушечный выстрел, означавший, что войска великого падишаха выступают в поход. Все вокруг пришло в движение. Зазвучали полковые трубы, забили литавры и барабаны. Открылись все Дербентские ворота, и полки, стоявшие за южными стенами Дербента, двинулись под своими знаменами через город. Встревоженные жители Дербента закрывали двери и ставни своих домов. Нищим, попадавшимся на их пути, воины шаха бросали мелкие монеты и просили за них молиться. Одни поднимали брошенные монеты, другие просили всевышнего стереть с лица земли эти облаченные в сияющие доспехи полчища. Выйдя через северные ворота, полки выстроились в огромную колонну в ожидании обозов и своих главных командиров.

Оружейник Юсуф забрал свои инструменты, запер лавку, и они с Ширали поспешили к ближайшим от цитадели воротам Джарчикапы. Там они надеялись увидеть Мусу-Гаджи и убедиться, что их замысел начинает осуществляться.

Вскоре отворились главные ворота цитадели, и к городу начал спускаться небольшой отряд. Это ехали военачальники со своими свитами. Когда они приблизились к воротам Джарчикапы, Ширали увидел Мусу-Гаджи. Он исхудал и осунулся после перенесенных истязаний, но взгляд его был тверд и решителен. Муса-Гаджи ехал позади военачальников на хорошей лошади в сопровождении двух свирепого вида гвардейцев. Когда Муса-Гаджи подъехал почти к самым воротам, Ширали выскочил вперед и, потрясая своим посохом, воскликнул:

– О Аллах! Даруй же победу неустрашимым воинам!

Муса-Гаджи оглянулся, узнал Ширали, едва заметно кивнул ему и провел руками по бороде.

– Амин! – отозвались каджары, полагая, что нищий призывает всевышнего помочь именно им.

Но кое-кто в этом усомнился. Это был Лала-баши. Он явился сюда, чтобы своим несчастным видом воззвать к милосердию падишаха. Но Надир-шах почему-то не появлялся, зато бывший главный евнух узнал и Мусу-Гаджи, и Ширали и приметил, как они заговорщически переглянулись.

– Тут что-то нечисто! – пронеслось в голове многоопытного Лала-баши. – Заговор! И если я его раскрою, падишах простит своего преданного раба!

Лала-баши выступил вперед и, указывая одной рукой на Ширали, а другой – на Мусу-Гаджи, хотел прокричать: «Измена!». Но в пылу верноподданнического усердия Лала-баши позабыл, что у него нет языка. И бывший евнух только невнятно хрипел, страшно вращая глазами.

Никто не понимал, что нужно этому несчастному, а стражники кричали ему свое:

– Дурбаш! Удались!

Будто желая помочь восстановить порядок, Ширали ткнул евнуха своим посохом. Но Лала-баши не хотел сдаваться так легко. С нечеловеческой силой он вырвал у Ширали посох, переломил его о колено и хотел уже навалиться на Ширали своим грузным телом, как вдруг почувствовал болезненный укус. Змейка, выскользнув из переломленного посоха, ужалила евнуха в шею. Евнух замер, ловя ртом воздух, и медленно опустился на землю. Стражники, которым было не до нищего толстяка, отпихнули его подальше, и порядок был восстановлен.