Крах СССР - [46]

Тот культурно-исторический тип, который показал себя в революциях 1905–1907 гг., а затем в Февральской, и сложился в ходе Гражданской войны, был несовместим с буржуазно-либеральным проектом и вызывал ненависть у «западников» — и правых, и левых. В нем видели угрозу архаизации, даже «азиатизации» России, возрождение ее древних архетипов, лишь прикрытых позднефеодальными и буржуазными наслоениями. М.М. Пришвин записал в дневнике 29 апреля 1918 г.: «Новое революции, я думаю, состоит только в том, что она, отметая старое, этим снимает заслон от вечного, древнего».

На Западе оценки были еще жестче. Профессор П. Шиман, ссылаясь на К. Каутского, писал в брошюре «Азиатизация Европы»: «Внутреннее окостенение, которое было свойственно народам Азии в течение тысячелетий, стоит теперь призраком перед воротами Европы, закутанное в мантию клочков европейских идей. Эти клочки обманывают сделавшийся слепым культурный мир. Большевизм приносит с собой азиатизацию Европы».

И. Бунин мечтал, чтобы явился дьявол и ходил по колено в крови большевиков и красноармейцев. И это можно было как-то списать на дворянский эгоизм и оскорбленное чувство аристократа, гонимого «восставшим хамом». А вот выдержки из документа, который называют «Политическим завещанием» лидера меньшевиков П.Б. Аксельрода (письмо Ю.О. Мартову, сентябрь 1920 г.). Ю.О. Мартов и П.Б. Аксельрод— основатели РСДРП, марксисты, посвятившие свои жизни борьбе за дело трудящихся, за социалистическое будущее всего мира (включая Россию).

Он пишет о большевиках:

«…И все это проделывалось под флагом марксизма, которому они уже до революции изменяли на каждом шагу, Самой главной для всего интернационального пролетариата изменой их собственному знамени является сама большевистская диктатура для водворения коммунизма в экономически отсталой России в то время, когда в экономически наиболее развитых странах еще царит капитализм. Вам мне незачем напоминать, что с первого дня своего появления на русской почве марксизм начал борьбу со всеми русскими разновидностями утопического социализма, провозглашавшими Россию страной, исторически призванной перескочить от крепостничества и полупримитивного капитализма прямо в царство социализма. И в этой борьбе Ленин и его литературные сподвижники активно участвовали. Совершая октябрьский переворот, они поэтому совершили принципиальную измену и предприняли преступную геростратовскую авантюру, с которой их террористический режим и все другие преступления неразрывно связаны, как следствие с причиной.

Большевизм зачат в преступлении, и весь его рост отмечен преступлениями против социал-демократии. Не из полемического задора, а из глубокого убеждения я характеризовал 10 лет тому назад ленинскую компанию прямо, как шайку черносотенцев и уголовных преступников внутри социал-демократии… А мы— противники большевиков именно потому, что всецело преданы интересам пролетариата, отстаиваем его и честь его международного знамени против азиатчины, прикрывающейся этим знаменем… В борьбе с этой властью мы имеем право прибегать к таким же средствам, какие мы считали целесообразными в борьбе с царским режимом…

Тот факт, что законность или необходимость этого крепостнического режима мотивируется, хотя бы и искренно, соображениями революционно-социалистическими или коммунистическими, не ослабляет, а усугубляет необходимость войны против него не на жизнь, а на смерть, — ради жизненных интересов не только русского народа, но международного социализма и международного пролетариата, а быть может, даже всемирной цивилизации…

Где же выход из тупика? Ответом на этот вопрос и явилась мысль об организации интернациональной социалистической интервенции против большевистской политики… и в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции» [123].

Вот какой накал ненависти к советскому проекту: война не на жизнь, а на смерть, призыв к организации интернациональной социалистической интервенции против азиатчины ради всемирной цивилизации.

Срыв «правильной» революции

Противники Советов воспринимали это глубинное движение, как «русский бунт, не имеющий в сущности ничего общего с социал-демократией», как отрицание революции — как контрреволюцию (типа Вандеи в Великой французской революции). М.М. Пришвин писал в дневнике, что накануне Октября советская революция уже воспринималась либеральной интеллигенцией как русский бунт — явление стихийное и враждебное программе Февраля. 10 октября 1917 г. М.М. Пришвин записал: «Теперь всюду и все говорят о революции как о пропащем деле и не считают это даже революцией.

— Неделю, — скажут, — была революция или так до похорон (т. е. до похорон жертв революции 23 марта 1917 г. — C. К.-М.), а потом это вовсе не революция».

Понятно, что для Пришвина «всюду и все» означает ту петроградскую либеральную публику, в которой он в тот момент вращался. И Октябрьский бунт воспринимался этой публикой не как классовый, а как народный. Н.А. Бердяев писал:

«Марксизм разложил понятие народа как целостного организма, разложил на классы с противоположными интересами. Но в мифе о пролетариате по-новому восстановился миф о русском народе. Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианизма с пролетарским мессианизмом» [15, с. 88].