Крах - [9]

Уходя из офиса, Евгений позвонил жене и тоном глубокого сожаления предупредил ее, что он сегодня вынужден будет задержаться часов до одиннадцати, пояснив на всякий случай «в связи со вчерашней историей». Нет, он не обманывал жену, просто он часто пользовался «святой ложью», злоупотреблял «ложью во спасение» и ничего предосудительного в этом не находил. После разговора с Таней он позвонил Любочке и сказал только одно слово: «Выезжаю!»

Дверь Евгений открыл своим ключом, и уже в прихожей Любочка в легком халатике, надетом на совершенно голое тело, густо благоухая дорогими духами, бросилась в его объятия, осыпав жаркими поцелуями, на которые она была неистощимая и неподражаемая искусница. Пестрый, с большими розовыми цветами халатик плотно обтягивал ее упругие плечи и одновременно обнажал кофейно-загорелые тугие груди и ляжки. Все ее тело излучало обжигающий огонь, в который любил бросаться Евгений с беззаветной опрометчивостью.

Магнитофон исторгал истерическую какафонию, которую денно и нощно выплескивает на зрителей телеэкран, афишируя, как стада обезумевших двуногих баранов в психическом экстазе приветствуют безголосого козла, выкрикивающего в микрофон какие-то невнятные, режущие слух звуки. Любочка принадлежала к этому стаду, ей нравилась такая чертовщина. Постепенно и незаметно для себя под ее влияние попал и Евгений, и этот патологический визг уже не раздражал его, как прежде.

Посреди комнаты, между двумя мягкими креслами, обтянутыми черной кожей, стоял круглый журнальный столик, сервированный холодными деликатесами, увенчанными бутылкой шампанского (для Евгения) и «Амаретти» (для Любы).

— Я только что приняла душ, теперь твоя очередь, — как всегда деликатно напомнила Любочка и проводила Евгения в ванную.

Из ванной Евгений вышел распаренный, розовый, ядреный. Упругое, мускулистое, упитанное тело прикрывали васильковые плавки и небрежно наброшенная на плечи незастегнутая рубашка. Он сел за стол, наполнил хрустальные фужеры, и Любочка, держа и одной руке свое «Амаретти», а другой игриво прикрывая халатиком кокетливо выглядывающую грудь, встала и с напыщенной торжественностью произнесла тост:

— Дорогой мой Женечка, родной, любимый, обожаемый. Я хочу выпить, поблагодарить судьбу за то, что она отвела от тебя эти ужасные бандитские пули. — Не садясь, с молодецкой удалью она выпила до дна, поставила пустой фужер и, подойдя к Евгению сзади, охватила обеими руками его голову, крепко впилась в его губы и вонзила свой проворный язык в полость его рта.

На второй тост не хватило терпения: распахнутая постель зазывно влекла, и у них не было желания противиться этому зову. В постели она почувствовала его недостаточную активность или неприсущую ему пассивность, спросила:

— Что с тобой, милый? Ты сегодня сам не свой. Тебя расстроила стрельба?

— Да причем здесь стрельба? — резко ответил он и тотчас же понял неуместность своей невольной вспышки, смягчился: — Есть, Любочка, более серьезные проблемы, и ты их знаешь.

— Ты думаешь, крах неизбежен?.. — Он не ответил. — Скажи, тебя это тревожит?..

— А по-твоему это пустячок? Да?

— Но ты же рассчитывал на содействие Ярового, — сказала она. От одного упоминания этого имени с недавних пор начало коробить Евгения. Яровой со вчерашнего дня, как познакомился с Таней, стал для Соколова второй, после возможного краха «Пресс-банка», зубной болью.

— Ты говорил, — напомнила Люба, — что у вас дружеские отношения.

Его покоробило от таких слов, будто удар под дых.

— Какие там дружеские, — кисло поморщился он. — Запомни, детка, сейчас нет друзей. Есть компаньоны, есть соучастники, но друзей нет. А мы с Анатолием Натановичем просто знакомые.

— А разве знакомым нельзя помочь? — донимала Любочка. В постели она привыкла чувствовать себя хозяйкой.

— Даром и собака не гавкнет, а Яровой тем более. Эта собака с бульдожьей хваткой. Слишком дорогую цену хочет.

Любочка знала, о какой цене идет речь. Сказала с прежним цинизмом:

— Ну и пусть позабавится. Может, и у нее есть нужда и желания.

— Я уже тебе сказал там, в кабинете: не хами. — Он начал раздражаться и сделал попытку встать. Она удержала его, облепив поцелуями, зажигательно, страстно, с мастерством опытной совратительницы. И он сдался, растаял в сладкой неге, приняв ее вызов. А когда утих, Любочка заговорила ласково, нежно, понизив свой воркующий голосок до полушепота:

— А давай не будем дожидаться краха. Заберем все деньги и махнем за бугор. Купим виллу и будем наслаждаться жизнью. Никаких тебе Яровых, никакой стрельбы. А? Ты ж обещал.

Евгений корректно, но довольно решительно отстранил Любочку и молча стал натягивать на себя плавки. Она наблюдала за ним выжидательно. И восхищалась его крепкой атлетической фигурой. А он был сосредоточенно мрачен. Да, когда-то Соколов действительно в пылу любовных грез делал такие прожекты, но это была скорее сладкая мечта, абстрактная, не учитывающая деталей реальности. Всерьез ее он не воспринимал, поскольку разводиться с Таней не собирался. Теперь он искренне пожалел, что когда-то позволил себе легкомысленную вольность, и решил как-то уклониться от неприятного разговора, затушевать его.