Крах плана Шлиффена. 1914 г. - [5]

В любом случае германское военное планирование было жестко запрограммированным: решительное и быстрое наступление на Западе наряду с жесткой обороной на Востоке до того момента, как будет одержана победа на направлении главного удара тевтонского меча – во Франции. Поэтому Шлиффен посвятил всю свою деятельность на этом посту подготовке молниеносной войны против Франции, справедливо полагая, что после разгрома французов русские не устоят перед австро-германской мощью. Как справедливо отметил по этому поводу предвоенный начальник оперативного отделения германского Генерального штаба и выдающийся военачальник Первой мировой войны Э. Людендорф, «быстрая победа была необходима, чтобы иметь возможность своевременно предотвратить большую опасность русского вторжения в сердце Германии. Наступление на Россию и оборона на Западе при существующей обстановке заранее означали бы, как показали многочисленные военные учения, затяжную войну, и были ввиду этого забракованы генералом графом фон Шлиффеном»[10].

Блицкриг, как способ ведения военных действий, логично предполагает генеральное сражение главными группировками сил противостоящих сторон. Именно в таком сражении должна была бы решаться судьба войны. Именно от его исхода зависела судьба окончательной победы. Как видим, немцы вынужденно вернулись к мыслям Наполеона Бонапарта, который, также будучи ограничен в своих ресурсах, и будучи вынужден вести борьбу против коалиций европейских монархий, в свое время ставил судьбу войны в зависимость от исхода генерального сражения.

Ясно, что, чем раньше произошло бы такое сражение, тем лучше было бы для германской стороны, вынужденной наступать на одном фронте, и одновременно обороняться на другом. Поэтому следовало использовать для первого и решающего удара всю массу собственных сил, почему наступление с самыми решительными целями только одно и могло стать путеводной звездой для германской стратегии и германского оружия именно в тех сложившихся условиях. Тем более верной эта стратегия представлялась для агрессивной стороны, каковой и являлась Германия, чье военно-политическое руководство не желало упустить наиболее выгодного момента для рывка к европейской гегемонии. Отечественный ученый так характеризует германское планирование Большой Европейской войны XX столетия ведением борьбы на два фронта: «…При таком образе действий альфой и омегой победоносного исхода войны германские стратеги считали быстроту сокрушения противника, против которого будет направлен первый удар. Отсюда вытекали принципы скоротечной, “молниеносной” войны… Принципами “скоротечной войны” определялись распределение сил между Западным и Восточным фронтами, соотношение сил между правым и левым крылом Западного фронта немцев, а также способы ведения наступления. Первостепенное значение при этом германские милитаристы придавали упреждению противника в стратегическом сосредоточении и развертывании, достижению внезапности на направлении главного удара, проведению генерального сражения с решительными целями, организации непрерывного наступления с задачей занятия Парижа и других важнейших центров Франции, чтобы полностью и в кратчайшие сроки лишить врага возможности дальнейшего сопротивления»[11].

Практически одновременно с немцами, и, несомненно, под германским влиянием, идеи блицкрига проникли и в военную среду русских и французов. Бряцание оружием наступательной войны, всемерно инспирируемое германцами, стало отличительной чертой франко-русской внешней политики последние годы перед мировой войной. А идея решающего генерального сражения стала доминантой оперативного планирования Генеральных штабов всех стран Европы, готовившихся к мировой схватке.

Германия могла рассчитывать на успех военных действий лишь при долгой заблаговременной подготовке войны во всех отношениях и, прежде всего, собственно военном. При этом необходимым представлялось условие выбора того момента для развязывания агрессии, когда сама Германия максимально готова к войне, а противники – по возможности не готовы. Именно этот момент и стал одним из наиболее слабых звеньев в германской внешней политике: зависимость дипломатии от военного планирования, а действий политического руководства – от графиков мобилизации ставили Германию в положение заведомого агрессора, так как в 1914 г. развязывание войны в Европе было выгодно только ей одной. И именно – в смысле собственной готовности, стоявшей выше готовности предполагаемых противников: «Немцы не намечали войны на август 1914 г., но когда представился случай, они сразу за него ухватились. Они считали, что в тот момент могут выиграть войну; в отношении же возможности победы в дальнейшем у них такой уверенности не было. Поэтому они легко подчинились требованиям, которые диктовал им военный график»[12].

Современные исследователи так оценивают эту проблему: «При ограниченных ресурсах стратегического сырья и продовольствия Германия обладала неоспоримым преимуществом перед странами Антанты в индустриальном развитии, особенно в машиностроении, которое играло ведущую роль в производстве оружия и других средств вооруженной борьбы. В этой области перед войной Германия превосходила страны Антанты почти на 20 %, а совместно с Австро-Венгрией – в 1,5 раза. Это давало возможность с самого начала войны значительно опередить противника не только по темпам, но и по масштабам производства оружия и сразу же создать превосходство в средствах уничтожения его живой силы – основы боеспособности армии. Таким образом, проигрыш в объеме экономического потенциала Германия и ее союзники планировали компенсировать высокими темпами и мобильностью использования тех материальных средств и возможностей, которые имелись у коалиции»