Крах конного блицкрига - [20]

.

Это также еще не все. Из казаков набиралась войсковая кавалерия, главным образом из донцов: «Ввиду недостаточности этих формирований, боевое расписание предусматривало обеспечение корпусной и дивизионной конницы из расчета семь сотен (один полк и одна отдельная сотня) на корпус и три-четыре сотни на отдельную второочередную пехотную дивизию»[66]. Войсковая конница — это те небольшие конные подразделения, что состояли при армейских корпусах и пехотных (стрелковых) дивизиях. Их назначение — разведка, конвой командиров, последний резерв, обеспечение штаба, ординарцы. Корпусная и дивизионная конница в русских армейских корпусах состояла из отдельных казачьих полков и сотен 2-й и 3-й очереди. Интересно, что казачьи соединения старались выполнять приказы только своих командиров, не обращая внимания на распоряжения тех генералов, во временном подчинении которых оказывались в ходе операции. Так, А.А. Свечин вспоминает, что «казаки, как правило, не выполняли боевых приказов случайных, временных начальников, коим их подчиняли»[67]. Имеются в виду пехотные, общевойсковые начальники.

Казачьими дивизиями зачастую командовали назначаемые командиры, не казаки. Однако офицерский состав, как правило, состоял из казаков. Всего казачество в период войны дало российским Вооруженным Силам свыше 8000 офицеров. Помимо общих военных училищ, офицеров для казачьих войск готовили в Новочеркасском, Оренбургском, Иркутском и Ставропольском казачьих военных училищах. Наказным атаманом всех казачьих войск в 1914 году являлся наследник российского престола цесаревич Алексей Николаевич. Весной 1915 года, для удобства руководства казачьими формированиями «сверху», был создан пост Походного атамана всех казачьих войск при императоре (после занятия Николаем II поста Главковерха — при Верховном Главнокомандующем). Эту должность занимал ген. В.И. Покотило, а затем великий князь Борис Владимирович.

Нельзя не сказать и о том, что лучшим строем для конной атаки была признана традиционная казачья лава. Опыт русско-японской войны 1904 — 1905 гг. показал, что именно лава как эшелонированный и одновременно развернутый боевой порядок конницы необходима для атаки на неприятельскую пехоту, так как при таком конном строе меньше потери и больше эффект действия на врага. Кавалерийские уставы взяли лаву на вооружение. Однако большинство кавалерийских начальников до войны выступали против этого. Ответ на причины противодействия дает лучший русский кавалерийский военачальник Первой мировой войны: «…в лучшем случае не сочувствует лаве тот, кто страдает хронической болезнью недоверия к способностям наших офицеров и нижних чинов, и тот, кто по складу своего ума, склонного к точно определенным формам и шаблонам, не способен усмотреть в лаве ничего, кроме беспорядка, и не может уловить в этом беспорядке и кажущихся разрозненных действиях разумное стремление к конечной цели. В худшем — врагами лавы являются те, кто, опасаясь и отделываясь от напряженной работы и подготовки подчиненных им частей, старается отделаться от этой работы, предпочитая шаблонные построения и давно изученные ими плацпарадные боевые порядки»[68]. Практика войны с первых же дней подтвердила правоту графа Келлера и его сторонников. Однако сколько еще прошло времени, пока тактику лавы стали применять все командиры регулярной кавалерии? Например, Е. Тихоцкий так пишет о бое 10 августа 1914 года у городка Бучач: «…при выходе из ложбины [я] посадил людей и развернул взводы в эшелонный строй. В таком порядке, ведя каждый взвод за взводом, в одну линию, разомкнуто, я шел рысью. Этот новый боевой порядок, введенный в наши уставы после Японской войны, был особенно удобен при атаках на артиллерию и пехоту. Эшелонный строй представлял собой как бы ряд взводных лав, имеющих между собой дистанцию от 30 до 40 шагов»[69].

Труднее всего охарактеризовать деятельность казаков на театре войны. С одной стороны, все современники отмечают, что именно казачьи части отличались высокими боевыми качествами (среди казаков был наименьший процент попавших в плен, и бежали казаки в массовом порядке)[70]. С другой стороны, участники войны отмечают, что как раз казаки отличались высокой склонностью к разбою и мародерству. Л.Н. Войтоловский так вспоминал о летнем периоде Великого отступления 1915 года: «Пьяные полки и дивизии превращаются в банды мародеров и на всем пути устраивают грабежи и погромы. Особенно буйствуют казаки. Не щадя ни пола, ни возраста, они обирают до нитки все деревни и превращают в развалины еврейские местечки»[71].

И то и другое — правда. Дело в том, что казаки рассматривали ведение боевых действий, исходя из сложившихся вековых традиций порубежного воинского сословия. Это был даже чуть ли не целый народ, в течение многих и многих десятилетий оборонявший границы России с южными соседями. На такой войне трофей являлся обыденным делом, а в качестве трофея выступало все имущество врага — от замка до пуговицы. В связи же с тем, что казаки вели себя достаточно независимо от общевойскового командования и пользовались расположением императора, то те меры, что могли быть применены к военнослужащим регулярных войск, не применялись к казакам. Нельзя также забывать, что разложение всегда идет сверху, и если бы высшие чины не отправляли трофеи в тыл вагонами, то и низы не грабили бы мирное население, и наводить порядок в отношении мародерства стало бы значительно легче. Развязанная в конце 1914 года кампания «шпиономании» объявляла «шпионами» как целые местечки, так и народы — например, евреев. Отсюда и соответствующее отношение войск к еврейскому населению. Но разве не сама Ставка развязала эту кампанию? Почему же многие командиры сетовали, что, мол, казаки своим поведением «развращают» регулярные войска? Таким образом, получается эдакий двуликий Янус: отчаянные храбрецы и умелые, считающие плен позором (на фоне двухсот тысяч пленных в месяц тем же летом 1915 года, когда многие сдавались добровольно!), воины и грабители, мародеры, насильник и проч. Ясно одно, что казаки действительно грабили сравнительно больше прочих, однако же и сражались они лучше многих прочих. На наш взгляд, эту дилемму прекрасно разрешает мнение участника войны — казачьего офицера-артиллериста А.А. Прудникова: «Я все же горд сознанием, что я донской казак, и пусть в тылу вешают на нас каких угодно собак, в бою с нами счастлив быть каждый»