Краба видная туманность - [8]

Для начала следовало собрать воедино все документы и личные свидетельства, все кусочки мозаики. Необходимо было посетить немало мест: дом, где Краб родился, сей театр его детства — театр марионеток, движимых большою, тяжелой рукой, — и сельское окружение; далее, возможную кормилицу (которую следовало отыскать) или, что гораздо правдоподобнее, возможного молочного брата, возможно, оставшихся в живых учителей, былых школьных однокашников и армейских сотоварищей, разбросанную по миру семью и друзей семьи, соседей, первую в его жизни женщину — восьмидесятилетнюю нынче девочку — и всех следующих, по очереди, вплоть до последней по счету. Биограф надеялся реконструировать и отцовскую библиотеку — по крайней мере, ее запретные полки. Он запросил относящиеся к Крабу материалы в самых разных учреждениях, включая медицинские, учебные, военные, исправительные. Не мешало бы собрать и его разрозненную переписку. Затем, чтобы самому пропитаться теми же пейзажами, той же средой, он отправился бы по его следам, последовал за Крабом в его странствиях по миру, прошел бы через пустыни и океаны, по далеким городам и альпийским тропам, шагая с ним нога в ногу, след в след. Ну да, такого рода предварительное расследование затянулось бы самое меньшее лет на пять, но благодаря ему биография Краба — надежно подкрепленная, точная вплоть до покрытых мраком, недоступных деталей — стала бы незаменимым для отсылок творением, подспорьем, которого нам сегодня так жестоко не хватает.

Ему, однако, пришлось отказаться от своего замысла после первого же дня изысканий, поскольку Краб, как выяснилось, родился мертвым.

13

Крестная положила ему в колыбель отрывной календарь, в котором было ровно столько листов, сколько дней будет в жизни Краба. Поначалу Краб добросовестно отрывал каждый день по листку и тут же его комкал, потом, забавы ради, стал отрывать их по два, по три за раз, а затем, то ли от скуки, то ли из вызова или играя, а может быть, просто по небрежности, несколько недель к ним не прикасался — так что на сегодня он уже не представляет, как далеко зашел. Возможно, вчера-позавчера он умер.

* * *

Не прослушав прогноз погоды, обещавший засилье холодов и нескончаемые дожди, Краб вышел из дому в рубашке с короткими рукавами и до конца дня наслаждался жарким летним солнцем — чисто по неведению. А мог бы хоть немного быть в курсе текущих дел.

* * *

На вопросы дня извечно отвечает все та же темнота. Краб на ощупь добирается до постели. Вытянувшись на спине, он наблюдает висящую снаружи луну (это она вращает в очке слухового оконца своим рысьим зрачком) — упорно, не мигая вглядывается в нее, концентрирует на ней, путеводной звезде и последнем клочке твердой почвы, все свое внимание, надеясь тем самым отвлечь собственные мысли от внутреннего притяжения, но ничто не помогает.

Каждый вечер все та же каторга: Краб должен пережить в горизонтальном положении события истекшего дня. Если их последовательность подчиняется, на его взгляд, неоспоримой логике и у него в уме все чудесным образом сцепляется друг с другом с самого утра и вплоть до этого момента восстановления в памяти, когда веревочка ловилась до конца, он засыпает. Но если в тот или иной миг, когда у него в памяти всплывет, спутав ровную нить, смущающая деталь, что-то заклинит, Краб проводит донельзя гадостную ночь. Поскольку любое действие имеет свою причину, он упрямо доискивается причины того инцидента, о котором идет речь, что обрекает его на пересмотр предыдущих событий, а те в свою очередь начинают представляться весьма и весьма таинственными, а затем и вовсе непонятными — наравне со вчерашними, если хорошенько присмотреться, — и Краб, оставив вскоре всякие надежды что бы то ни было прояснить, уходит назад все дальше и дальше: его собственное прошлое начинает казаться ему в высшей степени сомнительным, невероятнее грядущего, а те редкие воспоминания, каковые он обнаруживает и упорядочивает, возможно, не менее иллюзорны, чем пресловутые окаменелости, на основе которых палеонтологи подделывают мир (подивимся лишний раз их мужланскому самомнению) и которые тем не менее существуют под землей как таковые с начала времен — по образу и подобию прочих минералов, мрамора, например, или порфира, а ведь ни один серьезный археолог не заключает отсюда, что те остались от допотопных замков и храмов.

В конце концов Краб доходит до того, что задается вопросом, а жил ли он когда-либо вообще. Шрамы ему ни о чем не напоминают. Пупок тоже. Он одно за другим опровергает свои воспоминания как принадлежащие не ему, он доказывает это с озлобленностью экспертов, оспаривающих подлинность картин Леонардо: из года в год выявляются ошибочные атрибуции, составлявшие славу этого самозванца, из научного каталога его творений вырывается страница за страницей, при таком развитии событий эксперты скоро окажутся вынуждены признать, что Леонардо да Винчи вообще не писал картин и даже, продолжая свое мужественное предприятие по демистификации, что он никогда не существовал, что его отец и дед — не более чем вымышленные персонажи, как и все остальные предки, Винчи — воображаемый город, Италия — сказочная страна, Земля — фантастическая планета; и лишь тут, в чистилище уничтоженной Вселенной, Краб наконец-то обретает сон.