Козел отпущения - [92]

Но на этот раз со скалы падает не козел отпущения, не единственная жертва или малая группа жертв, а толпа бесов, две тысячи бесноватых свиней. Обычные отношения перевернуты. Остаться наверху и столкнуть жертву вниз должна была толпа; а здесь толпа тонет, а жертва спасена.

Исцеление в Гадаре переворачивает схему учредительного насилия, универсальную для обществ всего мира. Такая инверсия, безусловно, происходит и в некоторых мифах, но там она имеет иной характер: она всегда заканчивается реставрацией только что разрушенной системы или же установлением системы новой. Здесь же все протекает иначе; утопление бесноватых свиней имеет окончательный характер; у этого события нет будущности, кроме как для самого чудесно исцелившегося.

Текст Евангелия хочет передать различие — не количественное, а качественное — между чудом Иисуса и обычными исцелениями. И это качественное различие действительно соответствует всей совокупности взаимосогласованных данных. Вот чего не замечают современные комментаторы. Фантастические аспекты чуда им кажутся слишком произвольными и потому не привлекают серьезного внимания. В просьбе бесов, в их бегстве в стадо, в последующем падении этого стада они видят лишь архаичные магические клише. На самом же деле трактовка этих тем здесь совершенно беспрецедентна и строго соответствует тому, чего в этом пункте требует разоблачение виктимного миметизма (с поправкой на жанр повествования, которое остается демонологическим).

Бесы согласны на изгнание, лишь бы их не изгоняли вообще «из страны». Это означает, я полагаю, что обычные экзорцизмы — всегда лишь локальные перемещения, замены и замещения, которые спокойно могут происходить внутри какой-то структуры, не приводя к заметным изменениям, не подрывая сохранность целого.

Традиционные целители обладают реальным, но ограниченным воздействием, поскольку они улучшают состояние индивида X лишь за счет индивида Y, и наоборот. На языке демонологии это означает, что бесы X его покинули и водворились в Y. Целители модифицируют определенные миметические отношения, но их мелкие манипуляции не подрывают равновесия системы, которая остается неизменной. Это немного похоже на министерские перестановки в долго правящем кабинете. Система остается прежней, причем тут следует видеть систему не одних только людей, но общую систему людей и их бесов.

Вот эту тотальную систему и ставит под угрозу исцеление одержимого и сопутствующее утопление легиона. Гадаринцы это чувствуют, и это их тревожит. А бесы понимают, что происходит, еще лучше. В этом отношении они выказывают себя более проницательными, чем люди, что не мешает им оставаться слепыми и легковерными в других отношениях. Эти темы, нисколько не являясь чисто воображаемыми и фантастическими, как это представляется заурядным умам, очень богаты смыслом. Качества, приписанные бесам, строго соответствуют подлинным свойствам той странной реальности, которую они в Евангелиях в некотором смысле воплощают, — миметическому развоплощению. Чем более неистовым и демоническим становится желание, тем яснее ему становятся его собственные законы, но эта ясность нисколько не уменьшает его порабощения. Великие писатели ценят и используют это парадоксальное знание. Именно у гадаринских бесов Достоевский берет не только название для своего романа «Бесы», но и систему отношений между персонажами и тот динамизм бездны, который доминирует в этой системе.

Бесы пытаются вступить с Иисусом в «переговоры», какие они привыкли вести с местными целителями. Они общаются на равных с теми, чья сила или бессилие не отличаются от их силы или бессилия. Но с Иисусом это переговоры скорее видимые, нежели реальные. Этот пришелец не посвящен ни в один из местных культов; он не уполномочен никем из общины. Ему незачем идти на уступки, чтобы добиться ухода бесов из одержимого (разрешение переселиться в свиней — это не уступка, а лишь краткая отсрочка их уничтожения). Иисусу достаточно показаться в каком-то месте, чтобы очистить его от бесов и поставить под угрозу неизбежно бесовской порядок всякого общества. Бесы не могут удержаться в его присутствии. Они впадают в крайнее возбуждение, агонизируют в конвульсиях и затем полностью уничтожаются. Этот неизбежный исход процесса нам и показан в пароксическом моменте нашего чуда.

Во всех грандиозных поражениях последние маневры побежденных служат идеальным средством их разгрома. Это двойное значение наш текст сумел придать переговорам между чудотворцем и бесами. Сам этот мотив взят из практики шаманов и других целителей, но здесь он служит лишь носителем для более важных смыслов.

В присутствии Иисуса бесы надеются удержаться лишь на периферии того мира, где они до сих пор царили, в его самых отвратительных уголках. Короче говоря, чтобы спастись от угрожающей им бездны, бесы добровольно к ней направляются. Охваченные паникой, они поспешно решают за неимением лучшего сделаться свиньями. Это странно походит на то, что происходит более или менее повсеместно. Но даже став свиньями, вроде спутников Одиссея, бесы не могут спастись. Утопление — это окончательная гибель. Она реализует худшие опасения сверхъестественного полчища — страх «быть изгнанными из страны». Это выражение Марка, и оно весьма ценно — оно заставляет осознать социальную природу происходящего, осознать роль, которую играет бесовское в том, что некоторые называют «символическим порядком». Текст Луки ничем не хуже; показывая бесов, которые умоляют Иисуса не ввергать их навсегда «в бездну», это Евангелие точнее выражает окончательное уничтожение бесовского, то есть главный смысл текста, объясняющий реакцию самих гадаринцев. Эти бедняги понимают, что в основе их хрупкого равновесия лежит бесовство, то есть взаимодействие между ними и той местной знаменитостью, какой стал их одержимый.