Ковентри возрождается - [36]

— Ты две недели ничего не делал, только смотрел на меня. Даже противно. У меня иногда мурашки от тебя бегают. Ты просто ненасытный. Ты ненормальный, Сидни. Я же понимаю: дело совсем не в том, приятно на меня смотреть или нет, правда? ВОЗЬМИ ТРУБКУ!

— Нет, иди-ка в постель.

— Нет.

— Нет?

— Да. Нет!

Руфь прежде уже участвовала в игре «усмирение непокорной». Один-два раза она даже получила от игры удовольствие, но сейчас, когда звонит телефон, а от нее после любовных утех еще пахнет как из аквариума, она играть не желает. Она говорила «нет» всерьез. Она вышла из спальни в гостиную, где окна были закрыты ставнями, и сняла трубку с другого телефона, более затейливой формы.

— Алло?

— Миссис Ламберт? Миссис Руфь Ламберт?

— Да.

— Говорит инспектор сыскной полиции Слай, миссис Ламберт. Я просто хотел спросить, не получили ли вы каких-либо сведений от вашей золовки Ковентри?

— Да, она мне звонила на этой неделе. Вы полицейский?

— Она вам сказала, где она?

— Да, в Лондоне. Она попала в аварию?

— Ваш муж рядом, миссис Ламберт?

— Да.

— Можно мне с ним поговорить?

Сидни все еще лежал на постели. Зажав в руке зеркальце, он рассматривал основание своего торчащего члена.

— Сидни! Господи помилуй, чем ты занимаешься?

— Всего-навсего проверял, нет ли у меня рака яичек.

— Не лги, Сидни, ты любовался собой. Кто это станет так улыбаться, когда проверяет себя насчет рака? Тебя требуют к телефону; полицейский... Что-то там с Ковентри.

Сидни снял трубку с аппарата у кровати.

— Сидни Ламберт у телефона.

— Это инспектор сыскной полиции Слай, сэр. Полицейский участок на Траскотт-роуд. Из того, что сообщила ваша жена, следует, что вы скрывали от меня определенные сведения. Когда вы возвращаетесь в Англию?

— В воскресенье к вечеру, — сказал Сидни. Его член стремительно опускался.

Он тоже положил трубку.

28. КАК ЖИВЕТ ДРУГАЯ ПОЛОВИНА

Додо хочет сходить домой и взять кое-какую одежду. Она хочет, чтобы я пошла с ней. «Домой» — это туда, где живет в Лондоне ее брат. Нам надо быть поосторожнее, потому что, как считает Додо, власти за ней охотятся. У нее нет бумажки, удостоверяющей, что она вполне нормальная. Я всегда боялась всяких властей. Хоть я пешеход, но трепещу перед инспекторами дорожного движения. Сама не знаю почему.

Сегодня утром мы идем попрошайничать; Додо Говорит, что суббота всегда благоприятный для этого день. Потом, ближе к вечеру, мы намерены заняться переустройством своего картонного дома, а позже, когда станет темно, мы пойдем на Флад-стрит, где живет с женой Николас Катбуш. Детей у Катбушей нет: у Николаса непостоянные гены, а его жена занята собственной карьерой.

Вот как мы попрошайничаем. Мы всегда обращаемся к женщинам нашего возраста и того круга, к которому от рождения принадлежала Додо. Предпочитаем мы утомленных на вид женщин с большими хозяйственными сумками. Найти их не сложно. Мы встаем у дверей дорогого универмага типа «эксклюсив» (когда я была маленькой, то думала, что зайти в такой магазин, единственный в нашем городе, может только член какого-нибудь клуба или общества). Мы с Додо обязательно держим в руках сумки из универмага «Харродз». На ночь мы кладем их под себя, чтобы выпрямить складки на полиэтилене. Когда нам на глаза попадается вконец уморившаяся женщина, мы начинаем действовать. Додо разражается слезами и страдальчески кричит:

— О Боже мой, там же было все — кошелек, записная книжка «Филофакс» в кожаном переплете, рецепты, инсулин. — Потом, уже добившись внимания измотанной женщины (в девяти случаях из десяти), Додо восклицает: — Ах, нет! Не может быть!.. Фотографии детей!

Моя роль состоит в том, чтобы утешать Додо, просить женщину помочь; когда она уже участвует в спектакле, ахнуть и произнести:

— Додо, а мой кошелек, помнишь? Я еще попросила положить его к тебе в сумочку. Теперь нам даже такси не на что взять.

Тут Додо должна снова разрыдаться (это у нее на редкость здорово получается). Как правило, наши замотанные женщины выкладывают деньги на такси без прямых просьб. В среднем два фунта. Неужели они полагают, что на два фунта можно хоть куда-то уехать?

До сих пор самое большее, что нам удавалось наклянчить за день, — это двадцать восемь фунтов. Само собой, мы разделили их поровну. Я на свои купила теплое белье и носки. Додо же просадила деньги на бутылку водки и бельгийские шоколадные конфеты из дорогого универмага «Либертиз». Я знаю, что это не может продолжаться вечно. Я не хочу так жить.

— Дорогая, — говорит Додо, — мы же оказываем им услугу. Представь, как они счастливы, что сумели помочь двум временно нуждающимся женщинам. И для них это забавная история, правда? Есть что рассказать своему придурку.

Додо всех мужчин называет «придурками»; они ей не очень-то нравятся. А мне нравятся... в общем.

Мы брели вдоль набережной, пока не стемнело; в невидимой воде поплыли отражения освещенных зданий; тогда мы отправились на Флад-стрит. Где мы только не ходим. Додо нравится показывать мне интересные дома и прочие достопримечательности. Я уже знаю, как какой мост называется. Сегодня, когда мы шли по Вестминстерскому мосту, я заставила Додо остановиться и долго глядела на город, простирающийся вверх и вниз по течению. Додо обозвала меня провинциалкой, но сама посмотрела вокруг и сказала: «Милый старый Лондон», — и мы пошли дальше. Нам понадобилось четыре часа, чтобы добраться до Флад-стрит. Я была разочарована. Я ожидала, что дома здесь будут больше. Додо ведь говорила, что ее брат был когда-то членом кабинета министров. Или она сказала, мастер по кабинетной мебели?