Ковбои и индейцы - [9]

Марион наконец-то посмотрела на него. Потрясла указательным пальцем у него перед носом.

— Нечего затыкать мне рот! — прорычала она с перекошенным от ярости лицом. — Не смей говорить со мной как с ребенком, Эдди Вираго!

Уборщик остановился посреди зала, выключил свою машину, огляделся по сторонам и снял шапку.

— Послушай, — с наигранным спокойствием проговорил Эдди, — мне это ни к чему, понятно?

— Ну валяй, только не пудри мне мозги, ясно? Я прекрасно понимаю, как ты на меня смотришь. Давай валяй дальше!

— А как я на тебя смотрю? — Голос у него сорвался. — Ты вообще о чем?

— Отвали!

— Послушай, я ведь толком тебя не знаю.

— Тогда уходи, — рявкнула она, — и оставь меня в покое! Катись отсюда!

В ее голосе слышались слезы, лицо скривилось, стало почти уродливым. Только этого не хватало. Слезы всегда на него так действовали, он чувствовал себя больным, виноватым, безнадежным. Жизнь словно бы теряла смысл.

— Ну и ладно. — Эдди подхватил гитару и зашагал к стеклянным дверям.

— Вот и катись отсюда! — крикнула девушка ему вдогонку. — И пожалуйста! Убирайся!

— Ах ты, чертовка, — пробормотал Эдди себе под нос.

На улице он присел на бетонный бортик бассейна и попробовал спокойно обдумать случившееся. В грязной воде плавали пустые коробки, обертки от гамбургеров и газетные листы. Лондон пробуждался от сна. По улицам громыхали машины. Небо напоминало цветом овсянку, воздух был дымный, затхлый, какой-то спертый. Рука у Эдди болела, но рана оказалась несерьезной. Вокруг нее уже расплывался фиолетово-синий кровоподтек. Эдди вдруг пожалел эту девушку, Марион. Она просто растерялась со страху. Конечно растерялась! И вовсе не хотела грубить. С девушками нужно терпение и понимание. Нужно дать им время прийти в себя.

Эдди смотрел на длинную серую ленту Юстон-роуд. В его душе, преисполненной понимания, брезжило что-то еще, и он старательно внушал себе, что это не чувство одиночества.

Когда он вернулся в зал ожидания, девушка сидела за столиком в «Макдональдсе» и спокойно ела, будто ничего не произошло. Она едва заметила подошедшего Эдди. Минуту спустя предложила ему съесть картошку, пока не остыла. Так Эдди и поступил. Марион угостила его чашкой горячего кофе.

Гостиница на Президент-стрит носила название «Брайтсайд». Марион рассказала, что один ее приятель из Союза студентов несколько раз останавливался здесь, был знаком с управляющим и заказал ей номер. Эдди возражать не стал.

На их звонок из задней комнаты вышел индиец лет тридцати пяти, с ребенком на руках. В холле пахло яблочным освежителем воздуха — не яблоками, а чем-то химическим; видимо, изобретатель запаха успел забыть, как пахнут настоящие яблоки. Укачивая пускающего пузыри младенца, индиец улыбался. У него были ухоженные усы и блестящие глаза. Тыльная сторона рук поросла черными волосами. Красивый парень.

— Нам нужна комната, — сказала Марион.

— Конечно, — бодро просматривая книгу регистрации, ответил индиец, — это возможно. — Он положил ребенка на стойку, придерживая его одной рукой, и пробежался пальцем по колонкам записей. — Да, вполне возможно.

Ребенок был страшненький, он пускал слюни и корчил Эдди рожицы.

— На меня должен быть заказ, — сказала Марион. — Моя фамилия Мэнган.

— Ну, так бы сразу и сказали.

На губах у индийца играла дружелюбная, чуть лукавая улыбка. Из задней комнаты плыл душистый сладкий запах.

— Мэнган, — повторил он. — Фамилия вроде не английская.

— Верно, — откликнулся Эдди. — Ирландская.

Индиец снова улыбнулся.

— Изумрудный остров… — Он кивнул, глядя на молодых людей широко раскрытыми глазами, словно ожидал продолжения разговора. Однако продолжения не последовало, и он спросил: — На сколько дней?

Марион посмотрела на Эдди, тот пожал плечами.

— Пока не знаем, — сказала она.

Индиец в свою очередь пожал плечами.

— Ладно. — Он что-то записал в своей книге. — Завтра утром сообщите мне или моей старушке, как вы решили.

Индиец проводил Эдди и Марион в маленькую комнатку на верхнем этаже и задержался в ожидании чаевых. Эдди принялся ощупывать карманы, сокрушенно прищелкивая языком. Марион заявила, что он точь-в-точь как кенгуренок Скиппи из фильма, вручила индийцу несколько монет, а тот рассыпался в благодарностях.

— Как вас зовут? — спросил Эдди.

— Патель, — ответил индиец, взял ребенка с кровати на руки, поднял его повыше, чтобы Эдди и Марион видели красное сморщенное личико, и, смеясь, добавил: — Патель и сын.

Марион занималась этим в таких позах, о которых Эдди только в книжках читал. Она трахала его так самозабвенно, словно желала лишь одного — сбежать от реальности. А самое поразительное, что на его прикосновения она отвечала мягким рыком: «Ах, детка!», «Детка, как хорошо!» Это настолько не вязалось с ее обликом, что Эдди даже растерялся: что, черт возьми, происходит? Подобные звуки были под стать героиням дешевых книжонок, продававшихся в семидесятые годы во всех аэропортах.

Когда она кончила, то глухо застонала, словно в предсмертной агонии. Когда кончил Эдди, он вцепился пальцами в простыню, чувствуя себя более одиноким, чем когда-либо в жизни.

Они провалялись в постели весь день. Даже проснувшись вечером, не встали, просто лежали молча, ни слова не говоря друг другу, а в окно лился серый меркнущий свет, и в комнате пахло потом — терпкий запах, чем-то похожий на запах свежескошенной травы в летний день. За окном сгустились облака, и вскоре единственным светлым пятном в комнате остался прямоугольник теплого желтого света на ковре и кучке брошенного нижнего белья…