Ковбои и индейцы - [25]

Одри Беккет энергично помахала им рукой и едва успела исчезнуть за стеклянными дверями, как улыбка Рут померкла и она обозвала Одри коровой.

— Возможно, — рассеянно вздохнул Джимми, — но, боже мой, по крайней мере на нее приятно посмотреть. Это в ее пользу.

Рут больно ущипнула его за щеку. Джимми поморщился и велел ей отвязаться.

— Сам отвяжись, толстый идиот!

Эдди решил, что телефон Одри спрашивать не стоит.

— Слушайте, ребята, — сказал он, — я сейчас лопну.

Джимми согласился: мол, они и впрямь рискуют повторить судьбу лягушки из басни. Рут ткнула его под ребра; он вопросительно взглянул на нее.

— Давай, — сказала она, — спроси его.

— A-а, ну да. В субботу у нас намечается небольшая тусовка, — вздохнул Джимми. — Может, придешь?

— Прихвати кого-нибудь с собой, если хочешь, — вставила Рут.

— Не-а, — сказал Эдди. — Приду один.

— Ну-ну, — заметил Джимми, — как всегда.

Рут прыснула и захлопала в ладоши. Джимми тоже хохотал до слез. Он пробовал остановиться, но тотчас же, хрюкнув, снова принимался хохотать, поглядывая на Эдди и держась за нос в тщетных попытках подавить дурацкое хихиканье.

— Расслабься, Эд. — твердил он, — я только шучу.

Эдди посмотрел на двух своих друзей в одинаковых белых свитерах с надписью «Я НАКОРМИЛ МИР», держащихся за руки и трясущихся от смеха, и радовался за них — той снисходительной радостью, которую приберегаешь для людей много ниже тебя.

— До субботы, проклятые реакционеры, — сказал он. Рут послала ему воздушный поцелуй; он попятился, словно пытаясь увернуться от этого поцелуя, и опрокинул стакан текилы на костюм от Брюса Олдфилда. По крайней мере, так ему отрекомендовали этот костюм.

— Кто такой этот Брюс Олдфилд, черт побери? — спросил он. — Старший брат Майка?[14]

Когда Эдди вернулся в гостиницу, мистер Патель сидел за стойкой, читая «Тудей». Увидав Эдди, он вскочил; на лице его читалась смесь беспокойства и облегчения, словно он думал, что Эдди никогда не вернется. Он выпрямился и пригладил волосы, потом сказал:

— Ну, слава богу.

Эдди спросил, что случилось. В общем-то, ничего, ответил мистер Патель, Марион вернулась, спит сейчас наверху.

— Откуда вы знаете? — спросил Эдди.

— Она неважно себя чувствует, — ответил мистер Патель. — Мы дали ей горячего молока. Похоже, она по-настоящему разболелась. Ее знобит.

В комнате было жарко и пахло грязными носками и тальком. Когда треугольник света из коридора упал на кровать, Эдди и мистер Патель увидели, что Марион и правда спит, лежа на спине и тяжело дыша; руки сложены крестом на груди, как у покойника, а лицо усталое и напряженное, как от боли. Длинные волосы потускнели и казались влажными; на лбу и на щеках блестели капли пота. На ней была длинная черная футболка, левую ногу она подогнула, отчего ляжка казалась непомерно толстой.

— Она вернулась сразу после того, как вы ушли, Эдди, — прошептал мистер Патель. — Очень бледная, дрожащая. Немного посидела в холле, обхватив голову руками, вот так, а потом попросила у бури и бедствия обезболивающее.

Эдди недоуменно воззрился на него, и мистер Патель пояснил:

— У моей жены, миссис Патель.

Эдди провел пальцем по ребрам Марион, но девушка не проснулась. Тихонько вздохнула, повернулась на бок и подогнула ноги.

— Она совершенно измучена, — сказал мистер Патель. — Я так думаю.

Эдди включил ночник. На туалетном столике в дальнем углу валялся порнографический журнал, разорванный надвое.

— Ax ты, черт, — пробормотал он. — Полная хреновина.

Он обернулся, ожидая снова увидеть смущенное лицо мистера Пателя. Но мистер Патель только перекрестился, неодобрительно цокнул языком и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Эдди разделся и скользнул под одеяло к Марион.

Она проснулась посреди ночи и сказала Эдди, что все уже в порядке и что она так рада быть здесь, с ним, что никогда не сможет уехать.

Эдди сказал, что не ждал ее до завтра. Он коснулся ее груди под футболкой, но она стряхнула его руку, пробормотала что-то об «истинной и вечной любви» и почти мгновенно уснула.

Марион уехала в Ирландию только неделю спустя, и Эдди, сказать по правде, вздохнул с облегчением. Не потому, что она ему не нравится, внушал он себе. Вовсе не потому. Все дело в том, что пришлось менять билет, причем с доплатой, и без конца названивать по телефону, вдобавок Эдди действовало на нервы, что Марион целыми днями сама не своя слонялась по неубранной комнате — мрачная, изможденная и явно больная. По крайней мере, она говорила, что больна, но каждый раз, когда Эдди предлагал вызвать врача, взрывалась от ярости, а потом умоляла Эдди не делать этого. Ее это действительно сильно напрягало. А в тот день, когда он предложил позвонить ее родителям, — господи Иисусе, что она устроила! «Лед зеппелин» с его фейерверками ей в подметки не годится.

С того дня, как она съездила к сестре, в ней что-то изменилось, вне всякого сомнения. Что там произошло, Эдди совершенно не мог себе представить, как ни старался. Может, сестры поссорились? Кто их знает, но спрашивать неохота. В семейные дрязги лучше не встревать, а сама Марион даже намеками ничего не говорила, вот и он тоже решил помалкивать.