Коварная приманка - [11]

Выяснив попутно у профессора, что у Ирины были родственники в Средней Азии, я решила сыграть роль родственницы, «седьмой воды на киселе», приехавшей без предварительной телеграммы в Зареченск и ничего не подозревавшей о смерти троюродной тетушки.

Иннокентий Михайлович одобрил мой план, но внес и весьма существенные коррективы. Из своего «дипломата» он вынул небольшую брошь в виде дракона и маленькую, словно пуговичка, вещицу, назначение которой я поначалу даже не поняла. Брошь он помог закрепить мне на водолазку («Вдруг придется снять куртку», — пояснил профессор), а «пуговичку» посоветовал засунуть в ухо.

— Вот теперь я за вас спокоен. Я буду слышать все, что с вами происходит, и при необходимости смогу дать вам совет через передатчик, — критически осмотрев меня, заявил профессор.

Честное слово, мне была очень приятна такая отеческая забота! Особенно же в тот момент, когда его ловкие пальцы закрепляли брошь-микрофон.

Взяв с собой полежаевский баул с провизией, как самый обширный, и свою неизменную сумочку, я отправилась на охоту. Полежаев должен был ждать меня за рулем машины.

На долгие звонки в квартиру с номером 48 никто не отвечал. Как и задумала, я позвонила соседям. Наудачу в сорок девятой дверь открыла благообразная старушка.

— Тебе чего, милая?

— Бабуль, здравствуйте, соседи ваши из сорок восьмой дома?

Старушка подозрительно посмотрела на меня.

— А ты откель будешь такая?

— Родственница я полежаевская, наши матери, моя и Иринина, двоюродные сестры, — на ходу импровизировала я. — Так что она мне вроде как тетка.

— А живешь-то где?

— В Туркестане, — догадалась ответить так, вспомнив по когда-то знакомому расписанию поезда Москва — Алма-Ата о наличии такого города. Очень удобное название — ошибешься, прокола не будет — так до революции называли всю Среднюю Азию.

— Заходи тогда, отдохнешь с дороги. — Старушка наконец-то впустила меня к себе. — Ты давно с Ириной-то встречалась?

— Давненько, Оксанка тогда еще под стол пешком бегала, — благоразумно не стала я уточнять дату.

— А писала-то когда последний раз?

— Бабуль, какие письма-то сейчас при нашей жизни?

— И то верно, милая. Звать-то тебя как?

— Таней. А вас?

— Бабой Катей все кличут. — Она помолчала. — Выходит, ты ничего и не знаешь…

— Чего не знаю? — изобразила я крайнюю степень удивления.

— Убили твою тетку-то…

Играть пришлось до конца. Я схватилась за краешек стола на кухне, куда провела меня старушка, тяжело задышала, сделала несколько сдавленных глотков. Бабулька налила мне воды. Я выпила, успокоилась, подумав про себя, что этюд на тему «Скорбная весть» я исполнила, кажется, неплохо.

— Как убили, баба Катя, расскажите, пожалуйста…

Соседка рассказала, что накануне гибели в квартире у Полежаевой была очередная гулянка. В этом доме Ирина жила два года после развода с мужем. И все два года устраивала попойки, приводила мужиков. «На глазах у Оксанки?» — ужаснулась я.

Баба Катя объяснила, что подрастающая Оксана была единственным человеком, кого еще хоть как-то слушалась мать. Но Оксана училась, а мать ухитрялась напиваться с утра пораньше, пока дочь в школе. Особенно распоясывалась Ирина в дни, когда Оксану забирала к себе Галина, ее старшая сестра. Вот и в последний раз, зная, что Оксана у тетки, Ирина устроила «пышную гастроль».

Кутили до позднего вечера. Потом, по словам соседки, Ирина разругалась с собутыльниками, выгнала всех, постучала к ней, торжественно объявила, что завязывает: завтра, мол, дочь возвращается, и вообще, хочет за ум взяться, чтоб дочь матерью гордилась, как отцом, отец ведь у Оксанки профессор.

А какой он профессор, рассуждала соседка, такой же небось алкаш, как и мать. Вот Игорь, отчим бывший, тот мужик видный. Хоть и развелся с Иркой, нет-нет да приходил. Всегда с полной сумкой еды, девчонке обновки справлял. Сразу видно, бизнесмен, «новый русский».

— А дальше-то чего было в тот вечер? — постаралась я направить монолог старушки в нужное мне русло.

— Дальше известно чего. Ирка-то мне ключи оставила, сказала, что запрется изнутри, попросила разбудить утром пораньше, часов в восемь, чтоб убраться к приезду Оксанки успеть. Ушла, закрылась… — старушка краешком фартука вытерла заслезившийся глаз. — Утром, значит, звоню, как ты счас, не открывает никто. Я возьми-то и отвори, ключи-то у меня… А там… Ирка-то в спальне на кровати, в кровище вся, а голова треснутая, как топором ударили, мозги наружу… Я оттуда еле до телефона своего добралась, милицию, значит, вызвать. А через час и Оксанка с Галей подъехали… Вот и весь сказ. Так что на кладбище твоя тетка-то…

— А Оксанка-то теперь с кем? — подражая старушкиной манере речи, спросила я.

— Знамо, с кем, с теткой, у нее наверняка теперь и живет, в этой-то квартире одной страшно, — объяснила баба Катя.

— А мужик-то ее бывший, Игорь, был, что ли, на похоронах?

— Как ему не быть? Знамо, был. Видный такой, в черном костюме, при галстуке, ребята с ним евонные, шпорсмены, охрана называется. Игорь все похороны и организовал. Вот энти ребятки-то гроб и выносили.

— В квартире-то теперь кто живет?

— Да кто ж там жить будет? Сказывали, на Оксанку оформят, чтоб ей после восемнадцати досталась. Игоревы дружки иногда заходят, следят, значит, чтоб не разворовал кто. Да что там воровать-то?