Коварная ложь - [26]

Бессмысленно.

– Мне жаль тебя, парень. – Когда последняя банкнота превратилась в пыль, Фика повернулся ко мне и сел на кожаную оттоманку рядом с огнем, покачивая головой так, словно я – его сын и мое существование разочаровывает его. – Знаешь, что значит «Фика»? Одно из значений – «выпить кофе», но есть и другое. Это образ жизни. Остановись. Выпей кофе. Насладись одиночеством. Насладись компанией. Ты не можешь оценить, что имеешь сейчас, если сосредоточен на том, что потерял в прошлом.

Я встал, оттолкнув кресло ногами и вспомнив четвертую причину, по которой я не должен был доверять Фике. Он ориентировался на моральный компас, искаженный идиотской точкой зрения. Он, в конце концов, относился к тому типу сумасшедших, которые круглый год слушают и распевают рождественские гимны.

– Прежде чем ты процитируешь еще хоть одно наркоманское печенье с предсказанием, скажу, что Хэнк Прескотт – не тот человек, которого можно забыть. – Я открыл дверь кабинета и пристально смотрел на Фику, пока он не понял намек и не ушел без пятидесяти тысяч долларов, которые получил бы, если бы рассказал мне о местоположении Гидеона Уинтропа, как и было обговорено. – Знай свое место.

Хлопнув дверью как раз в тот момент, когда он выходил, чтобы он почувствовал удар по спине, я собрал документы в дипломат для поездки в бухту Хейлинг и обдумывал очевидное. Эмери знала, где живет Гидеон. Гидеон и Вирджиния расстались вскоре после того, как разразился скандал, но Гидеон все еще слал сообщения дочери.

Лишить человека его состояния, достоинства и счастья – форма искусства, и как все формы искусства, она требовала большого терпения и страданий. У меня было терпение, но я не хотел больше страдать.

Эмери Уинтроп, с другой стороны, представляла собой идеальную сопутствующую цель.

Я мог бы сломать ее дух пополам и не почувствовать ни капли вины.

Грех номер один.

Она знала о занятиях своего отца. Я подслушал, как ее родители обсуждали это в ночь, когда Рид едва не попал за решетку.

Рид вернулся домой, Эмери спряталась в своей комнате, а я снова обнаружил себя за тигриной задницей и, прислонившись к Дионису, слушал, как спорят Вирджиния, Гидеон и папаша мелкочленного Эйбла.

– Если Эмери узнает, я брошу тебя, Вирджиния, и отсужу у тебя все, что есть, Картрайт, – тон у него был ровный и действительно угрожающий.

– Я тебя умоляю, – на лице Вирджинии проявились такие эмоции, совершенно не соответствующие ее мнимому образу светской львицы, которые даже ботокс был не в силах скрыть, – о на уже знает. Почему, ты думаешь, я послала ее к этому психологу? Чтобы она не дурила.

Гроссбух, с тех пор как я его украл, покидал мой нагрудный карман лишь раз, и я чувствовал, как его жар обжигал мою грудь. Эмери Уинтроп знала об афере своих родителей, и я… Тем вечером я совершил две ошибки, которые не мог исправить.

Грех номер два.

В тот день, когда Комиссия по ценным бумагам и ФБР нагрянули в поместье Эмери, она, стараясь прикрыть своего отца, привела агентов в коттедж моих родителей и перечислила все наши имена: Бетти, Хэнк, Рид, Нэш. Они стояли перед почтовым ящиком за забором, пялясь в нашу дверь, но я услышал достаточно.

Я нырнул в лабиринт и достал бухгалтерскую книгу, которую спрятал, чтобы какой-нибудь уполномоченный чурбан не нашел ее.

У меня был план, как искупить свои грехи.

У меня был план, как помочь своим родителям, Истриджу, всем.

У меня был план.

Потом умер папа.

И я был виновен в этом так же, как Уинтропы.

Глава 10 Эмери

Богатство.

Никогда не осознавала, что у него есть запах, но я была вдали от Истриджа так долго, что едва узнала знакомое зловоние, когда оно ударило мне в ноздри. До прошлой недели я никогда не бывала в «Прескотт отеле». И у меня не было намерения переступать снова его порог после того, как я окончу стажировку.

Он весь бы окутан запахом богатства, от которого я так усердно хотела дистанцироваться.

Такого привлекательного. Такого хрупкого. Такого непрочного.

Богатство напоминало мне хрустальный шар. Идеальный мир, заключенный в хрупкое стекло, который разлетится вдребезги, если обращаться с ним слишком грубо. Точно так же четыре года назад рухнул мой мир.

Все говорило о богатстве: мраморный вестибюль, высокие потолки, роскошные люстры, бассейн, вынесенный на сто футов в Атлантический океан. Тот факт, что я могла представить в этом отеле свою мать, заставил меня оглянуться через плечо, как будто я вновь вернулась из туалета в бальный зал.

Адажио для струнных и приглушенный шепот лучших представителей страны, живущих своей лучшей жизнью, достигли моих ушей.

Большая часть отеля оставалась на этапе строительства, ожидая отделки, покраски, настила полов. Невозможно было понять, стоишь ты в бальном зале или где-то еще.

За последнюю неделю я помогла завершить работу в половине номеров на шестнадцатом этаже, основной части вестибюля и бального зала, где должен был состояться маскарад, о чем мой босс сообщил нам в последнюю минуту.

Мы были дизайнерами и не имели отношения к организации мероприятий. Но Шантилья рассматривала маскарад как возможность закрепить свое имя в ряду ведущих дизайнеров Америки. Я видела ее завуалированную попытку выяснить, кто есть кто в Северной Каролине на этом ускоренном строительстве отеля.