Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля - [21]

Он любил людей, и ему платили тем же. Он был любимцем у гардеробщиков Дома литераторов. Его необычайно любили бабушки-пенсионерки, жившие в том доме на Серебрянической набережной, где была мастерская Коваля — место наших ежегодных встреч, застрельщиком и организатором которых был Юрий Коваль, хранитель нашего «лицейского дружества».

Как причитали эти бабушки, узнав о смерти Юры, какими просветленными становились их глаза, когда они вспоминали его. Написал и подумал: претенциозно. Но честное слово, это было именно так. И я (наверное, не только я) не мог)' забыть этих бабушек в день поминок.

Так сложилось, что сблизились мы уже по окончании института даже после отработки энных сроков по распределению в сельских школах. Нас как бы объединили Илья Габай, Юлик Ким и Юра Коваль.

Вспоминаю, как однажды раздался у меня дома звонок:

— Ленька! Замени меня в вечерней школе на два дня в девятом классе «Отцы и дети», в одиннадцатом — «Поднятая целина». (Может быть, темы уроков были и иными — не уверен, что помню их точно.)

— А что случилось?

— Понимаешь, я собираюсь на охоту.

Я опешил. Чуть ли не окаменел. Бросить уроки ради охоты? Но ведь это Коваль! Страстно увлекающаяся личность. Артистическая натура. Интересно, как бы И. С. Тургенев поступил в такой ситуации? Виктор Ерофеев справедливо находил «дальние узы родства» Юрия Коваля с этим писателем. Мне тогда не удалось выручить Коваля и его охоту: в какой-то из дней его уроки совпали по времени с моими.

Думаю, никто из нас не сомневался, что Юру ожидает яркая судьба. Но вряд ли кто думал, включая самого Коваля, что он станет детским писателем.

Я тоже оказался причастным к этой сфере литературного творчества. На сегодняшний день я преподаю детскую литературу в вузе. И к этой деятельности меня приобщил Юрий Коваль. В 1966 году, когда он работал в редакции журнала «Детская литература», он распределил между нами, бывшими институтскими однокашниками, несколько детских книг — для рецензирования. Стихотворная книжка, которая попалась мне, — «Ракета и самовар» С. Баранова — была за пределами всякого представления о поэзии. Юра одобрил мой первый опыт критической деятельности, оценил избранный для анализа этой, с позволения сказать, книжки иронический тон. А некоторые «заумствования», нарушавшие этот тон, предложил исключить:

— Чего рассуждать об этом, например, двустишии? — сказал он. — Достаточно процитировать.

Он, конечно же, был прав. Но до меня затем дошли слухи, что на обсуждении этого номера журнала Агния Барто вступилась за «доброго старичка» из Рязани — и, между прочим, отметила бездоказательность оценки как раз этого двустишия. Впрочем, это только слухи — сам я на обсуждении не присутствовал. Но в дальнейшем узнал о письме этого «доброго старичка», письме с антисемитским душком по отношению к некоторым (значительным!) детским поэтам. А затем… Именно он, С. Баранов, председательствовал на исключении А. И. Солженицына из Союза писателей.

Через несколько лет в той же «Детской литературе» появилась рецензия на другой сборник С. Баранова, рецензия куда жестче моей, без легкой иронии. Автор ее — поэт Всеволод Некрасов. Думаю, он был, извините за каламбур, «правее» меня.

Я уже писал, что Юра ни о ком не отзывался плохо. Но и пройти мимо откровенной халтуры в литературе для детей — «лучшей части человечества», по его словам, — не мог. Другое дело, что всегда предпочитал иронию, а не филиппики.

В бытность мою преподавателем педагогического колледжа одна из лучших студенток Оля Жуховичер задумала писать курсовую работу, связанную с творчеством Коваля. Тему работы мы сформулировали так: «Литературная биография повести Ю. Коваля „Шаманка“ и работа с нею и с ее генетическим источником — повестью Э. Сетона-Томпсона „Королевская аналостанка“ в начальной школе».

Оля с большим энтузиазмом изучала и англоязычный вариант повести Сетона-Томпсона, и книжку Коваля. Конечно же, она приобрела ее. Но я все же нет-нет да и подсовывал свою, где рукой автора было выведено: «Другу моему Лёне Зиману от московских котов и кошек (неплохая компания! — Л. З.) — поклон. Ю. Коваль».

Юра сразу же откликнулся на мою просьбу дать интервью юной студентке. Мы втроем (я — на правах руководителя курсовой работы) встретились в Центральном доме литераторов. Беседа была очень оживленной. Юра рассказывал, как он создавал повесть, и его рассказ вошел в Олину курсовую работу. В беседе Юра вспоминал наш родной институт и, между прочим, очень хорошо отзывался о моем безвременно погибшем друге — поэте и правозащитнике Илье Габае.

В заключение беседы (интервью!) Юра пригласил Олю к себе в мастерскую.

Пришли мы вдвоем, когда курсовая работа была уже готова. Я попросил Юру написать о ней буквально две-три строчки. Он согласился, но, естественно, сказал, что должен бегло ознакомиться с работой. Раскрыл — и к Оле: «Я все же перелистаю ее, а ты пока приготовь чай. Ты умеешь готовить чай?» (Вопрос, прямо скажем, оскорбительный для девятнадцатилетней девушки.)

— А ты, Леньк, найди всё, что надо. Ты же здесь свой человек.

Я действительно бывал здесь не единожды, но проводил время только за столом в главной комнате либо за перелистыванием книг и рассматриванием гравюр, либо — в большой компании — за распитием горячительных напитков «под закусь» колбасой и консервами. В кухонном интерьере я ориентировался так же, как Оля (нет, хуже). Тем не менее с приготовлением чая мы справились.