Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля - [14]

Мне кажется, что на примере Коваля очень интересно решать еще одну проблему — проблему нравственности нового литературного поколения. Я не представляю Коваля, сводящего счеты с отцами, в то время как целое литературное поколение выросло на том, чтобы свести счеты с шестидесятниками. Главная их мысль: «Ну когда вы уйдете, вы нам надоели». И когда шестидесятники начали ухолить, выяснилось, что говорить больше не о чем, сражаться не с кем. Я не представляю Коваля, который завидовал бы, например, Михалкову. И мне кажется, что он в этом смысле символ поколения, которое было совершенно свободно от борьбы за славу.

Всем читателям этой книги о Ковале мне хочется пожелать, чтобы среди ваших друзей был такой щедрый и талантливый человек, в мире которого, в мире, который он создал, вы бы что-то значили. Хотя бы простым упоминанием в прозе, так, как значили что-то для Юры мои друзья. Мы имеем в жизни одну серьезную функцию — мы его помним живого. Конечно, его книги мощно говорят за него сами, но люди, которые не видели его, будут знать о нем от нас, от тех, в чьей жизни было это огромное счастье — Юрка Коваль.

Ноябрь 2007 года

Сергей Яковенко. Педкружок

Есть человек, придающий решающее значение имени и отчеству в жизни и судьбе, в формировании черт характера и даже написавший книги на эту тему. Так вот, хорошо зная двух Юриев Иосифовичей, я склонен согласиться с этой гипотезой — и Визбор, и Коваль (кстати, они много лет дружили) обладали самобытным талантом и неотразимым, фантастическим обаянием. Они создали шутейный клуб Юриев Иосифовичей, таких же, как они, общительных и симпатичных. Как-то раз Коваль ехал на заседание клуба в такси и, конечно же, разговорился по дороге с улыбчивым водителем. Выяснилось, что шофер тоже Юрий Иосифович. Ему пришлось прервать смену и рулить к Визбору знакомиться. Клуб пополнился в тот лень новым постоянным членом.

Расскажу подробнее про Коваля. Мы поступили на филфак одновременно, и вплоть до моего окончательного ухода в Гнесинку не было у меня ближе товарищей, чем Юра Коваль да Леша Мезинов, впоследствии детский писатель и редактор. Мы проводим! вместе и лекционное время — сплели рядом и коллективно писали что-то в стихах и прозе, передавая друг другу листки, — и досуг.

Юру любили все, но особенно женщины. Причем он никого специально не завлекал, не обольщал, сетей не расставлял, просто действовало то самое неотразимое обаяние. Помню, что в студенческие годы, если ты приводил в общую компанию понравившуюся девушку, можно было быть уверенным, что она потеряна и уйдешь из гостей ты уже один. Юра пел, аккомпанируя себе на гитаре, балагурил, общался с друзьями, словом, вел себя совершенно естественно, но слабый пол обмирал и таял.

В те давние голы учебы мы проводили в институте все время с утра до ночи: много часов отнимали лекции, практические занятия, подготовка в читальном зале, но каким-то непостижимым образом удавалось объять необъятное, отдать дань разным увлечениям, к тому же с удовольствием валять дурака. У Юры было два прозвища — Дяй, сокращенное от слова «разгильдяй», и Педкружок. Его все интересовало: он занимался в изостудии, в литературном объединении, входил в сборную института по настольному теннису, другим вилам спорта, да еще его угораздило из упрямства выбирать непрестижные, презираемые нами спецсеминары.

«Где Педкружок? Опять тренировку срывает! — гнусавым голосом вопрошал Кок — Женя Немченко, наш старший товарищ и тренер по настольному теннису. — Вечером ответственная игра на первенство Москвы, а его носит невесть где!»

Женя был типичным стилягой — неизменно носил пиджаке широченными плечами, брюки-дудочки, туфли на толстенной каучуковой подошве… Голову его украшал высокий набриолиненный кок, отсюда и кликуха. Он какое-то время холил у нас в лидерах, потому что, будучи отчисленным из МГИМО, и преследуемый на новом месте учебы администрацией, боровшейся с тлетворным влиянием Запала, не желал менять свой имидж.

Кок обожал Юру, который талантливо проявлял себя во всем, за что брался. Да ему и не надо было много тренироваться — все получалось по наитию. «Башня, — это, стало быть, я, прозванный так за высокий рост и неуклюжесть, — учись у Дяя! Я впервые вижу такую природную одаренность, эталонно верные удары справа и слева, сочетание нападения и защиты… Чуваки, сегодня в матче с архитектурным институтом Дяй будет играть первым номером». Как только Коваль прибегал в Круглый зал напротив Ленинской аудитории, где стояли столы для пинг-понга и тренировалась сборная, ему тут же вручалась ракетка, а мы обязаны были «благоговейно внимать».

Кок преподал нам и другие уроки, в частности искушал «зеленым змием». Правда, я, поработав до института на заводе фрезеровщиком, был достаточно «закален», а вот неразлучным «сиамским близнецам» — Леше Мезинову и Юре Ковалю, соавторам с первого дня учебы, воспитанным родителями в строгих правилах, приходилось нелегко. В дни стипендии Женя Немченко безапелляционно заявлял: «Башня, Дяй и Меша! Мы идем в шашлычную „Казбек“ бирлять суп „пити“ и шашлык по-карски, ну и выпьем, конечно…».