Коулун Тонг - [37]

— Не сомневаюсь, — процедила мать и вернулась в свое кресло. Нарочно зашуршав страницами, отгородилась от него раскрытой газетой.

Быть обвиненным во лжи, когда говоришь правду… У Чепа зачесались кулаки, поскольку слова сейчас были бессильны — она его больше не слушает. Ему захотелось что-нибудь сломать; нет, на нее он руку не поднимет, просто разобьет вдребезги какую-нибудь штукенцию, чтоб перепугалась, просто швырнет в стену, например, уродливой сувенирной тарелкой, которые она покупает в аэропортах.

Ну допустим. И что потом? Мать съежится, втянет от страха голову в плечи. Расплачется и одержит победу — это орет она, как матрос, а нюни пускает, как маленькая девочка. Ван выйдет из своей комнаты и молча, укоризненно уберет осколки. И еще с неделю или больше Чепу будут на каждом шагу припоминать, что он оскорбил мать в лучших ее чувствах. Вся вина падет на него.

— Ван тебе попить приготовил горяченького.

— Нет, спасибо, — ответил он в знак протеста. А также, назло матери, лег спать раньше ее.

Когда она вернулась к этой теме утром — опять стала морщить нос, строить гримасы, неодобрительно цокать языком, — Чеп понял, что то же самое она устраивала его отцу много раз по утрам, когда подозревала, что он навещал свою любовницу-китаянку. Маму-сан. И Чеп простил Бетти, пребывавшую в унизительном положении жены неверного мужа. Как она, должно быть, страдала. Однако, поразмыслив, Чеп задумался, не сама ли она довела отца до всех этих походов на сторону. Но я-то в чем виноват? Какая несправедливость — обвинения, недоверие.

— Ненавижу этого Хуна, — пробурчал Чеп.

— Да что тебе в нем? — возразила мать. — Он наш деловой партнер, вот и все. Если, как обещал, выложит хорошие деньги, плевать я на него хотела.

— По-моему, он — скот.

Слово сорвалось с языка невольно, неожиданно для самого Чепа. Он поразился его меткости. «Скот» — исчерпывающее определение Хуна.

— Он покупает фабрику, — заявила мать, точно высказывание Чепа не имело никакого отношения к делу.

Может, она и права. Будь Хун абстрактным покупателем, просто именем в графе документа, его личные качества не играли бы никакой роли. Но Хун — не абстракция, а скот, неужели это не играет никакой роли? Тот жуткий янки-стервятник сказал о китайцах: «Они все время держат фигу в кармане».

— Я бы ему с удовольствием все кости переломал.

— Уймись, Чеп. Даже думать не смей.

— Был бы жив мистер Чак…

Старик заменил Чепу отца. Порвав с Китаем, он наладил новую жизнь в Гонконге, следовал непреложным законам беженца: хранил верность своим принципам, во многом себе отказывал, упорно трудился, питал благодарность к властям. Мистер Чак не скрывал своего презрения к Китаю. Китай — тюрьма. Председатель Мао — Старая Черепаха. Именно у мистера Чака позаимствовал это прозвище мистер By, порой исполнявший при владельце фабрики обязанности шофера. Чепу не хватало мистера Чака, не хватало воплощенных в нем оптимизма и стабильности. Когда же Чеп случайно заметил его в «Киске», то проникся к старику еще большей симпатией.

— Бедный Геннерс, — произнесла мать. — Но будь Генри Чак еще жив, ты был бы намного беднее.

— Зато тогда бы ничего не произошло, — возразил Чеп. — Это его смерть все изменила.

С этими словами Чеп вышел из дома. И не сумел завести «ровер».

Еще одно звено в цепи утрат и неопределенных дурных предчувствий. Затем — ни «Юнион Джека», ни мистера By. Его захлестнуло отчаяние, и, глядя вокруг, он провидел во всем одно — знак, что выбора у него теперь нет и судьба неотвратима.

Монти ждал его в холле Гонконгского клуба, под портретом королевы. Завидев Чепа, он тут же расстегнул портфель.

— Тебя записать как гостя, сквайр?

— Нет, я еще состою в клубе, — сказал Чеп. — Сам не знаю почему. Я сюда никогда не хожу.

— Понимаю-понимаю: тут официантки полностью одеты, — протянул Монти. И тут же добавил: — Извини остряка-самоучку, сквайр.

Осекся Монти потому, что увидел, как Чеп побагровел. Но Чеп и сам устыдился своей реакции. Значит, он слывет завсегдатаем «курятников» и караоке-баров, стриптиз-клубов и «синих отелей»? И самое постыдное — что это говорят о человеке, который до сих пор живет под одной крышей с матерью.

— Так оно и есть. Я — типичный гуэйло, ходок по шлюхам, — процедил Чеп.

— Да что ты, ничего подобного, — выпалил Монти и, чтобы побыстрее замять конфуз, вытащил из портфеля кипу бумаг. И продолжал: — Придется заняться этим здесь. В Джексоновском зале вести деловые переговоры не разрешается. Сам наверняка помнишь — устав клуба не велит.

Казалось, Монти не без удовольствия напомнил Чепу об этом странном, создающем множество неудобств правиле. В таких обычаях находили смак экспатрианты, но Чеп — коренной житель Гонконга — считал эти заскоки вопиющей глупостью, худшей из английских национальных черт: чудачеством ради чудачества, стремлением выдавать недостатки за достоинства, а дичайшие обычаи — за прелестные странности.

— Дурацкое правило, — пробурчал Чеп, расписываясь на бланках с шапкой «Полная луна (Каймановы острова), лтд». — Наверно, потому я сюда и не хожу. В «Вверх тормашками» ведь можно вести деловые переговоры, так?