Костёр в сосновом бору - [28]

— Потом пусть! Потом можно чего хочешь вытерпеть! — говорит Митька. — Главное, понимаешь, чтобы сейчас не узнали.

— Ох и здорово! — шёпотом кричит Нина Королёва.

— Вот это да! Блеск! — криком орёт Мишка.

— Ой, мальчики… — говорит Вика Дробот и, как обычно, начинает капать слезами.

— Что такое? Ты чего это? — спрашивает Лёшка.

— Ой, мальчики… А я уже всё папе рассказала, — плачет Вика, — он обещал в школу пойти, попросить…

— Эх ты! — кричит Мишка. — Опять всё из-за тебя срывается!

Но тут Вика в голос! Лёшка нахмурился, что-то про себя прикинул, рубанул рукой воздух.

— Тихо! — говорит. — И ты, Дробот, не реви! Тут что главное? Быстрота и натиск тут главное! А ну пошли к твоему отцу!

— Зачем? — спрашивает Вика сквозь слёзы.

— Затем. Надо его задержать, чтобы не ходил в школу. Нас всё равно простить невозможно. Только план провалится. Мы придём и скажем, что нас простили и берут в поход.

— Нет, — говорит Вика, — так я не могу. Это будет враньё.

Лёшка задумался. И все задумались. А потом Мишка говорит:

— Правильно — это будет враньё. Только это будет враньё не на всю жизнь, а на один день. Потому что, — говорит, — завтра утром, перед тем как из дому уйти, ты своему папе оставишь на видном месте записку. И там всё расскажешь. Мы тоже подпишемся. И тогда уже вранья не будет, а будет правда.

— Ух ты, — говорят все с облегчением. — Во Мишка! Во голова!

Все засмеялись будто бы радостно, все задвигались, но как-то не слишком весело, а суетливо, потому что в душе каждый был не очень-то уверен, что из вранья так просто сделать правду.

Но так уж хотелось в поход, таким он был долгожданным — целый год о нём мечтали, что каждый немножечко поборолся сам с собой и укоры совести победил. Или сделал вид, что победил. Для самого себя.

Викин папа распахнул дверь, пропустил ребят в комнату и заулыбался. В руках он держал кисть, а штаны его были перепачканы краской — Викин папа работал.

— Ага! Явились, малолетние преступники! — говорит. — Ну ладно уж, можете плясать, потому что я…

— Не надо! Уже не надо никуда ходить! Нас и так простили и берут в поход! Ладно уж, говорят, только чтоб в последний раз обливать прохожих, — перебивает его Лёшка до того неправдивым голосом, что самому ему и всем остальным стало противно.

Викин папа удивлённо вскинул брови и уставился на Лёшку. Потом по очереди поглядел в глаза каждому. И каждый не выдержал, опустил голову.

— Вот оно что, — каким-то странным голосом говорит Викин папа. — Вот оно, выходит, какие дела! Амнистия вам, значит, вышла, прощение то есть…

— Ага, прощение, — говорит Лёшка и делается такого же цвета, как собственный галстук на шее, а глядя на Лёшку, краснеют и все остальные.

— Да-а, — тянет Викин папа, — не знал я, что вы такие…

— Какие? — спрашивает Митька, и сердце у него обмирает.

— Такие… невиновные теперь люди, — усмехается Викин папа и поворачивается к ребятам спиной. — Ну что ж, — говорит он не оглядываясь, — счастливого вам пути. Идите, гуляйте пока, мне работать надо.

И ребята тихонько, на цыпочках вышли. И как-то неловко им было глядеть друг на друга.

Сбор для всего отряда был назначен у подъезда школы в восемь часов. «Светлячки» плюс Колька пришли в половине восьмого. Только не к подъезду, а под арку дома, что напротив школы. Одеты они были по-походному, с рюкзаками за спиной. Правда, вид у них был совсем непраздничный — лица хмурые, невыспавшиеся какие-то.

— Записку оставила? — спрашивает Мишка Хитров.

— Оставила, — отвечает Вика.

— Ну вот что, — деловито говорит Лёшка, — нам нужен связной. Без связного мы пропадём. Он нас должен со всем отрядом незаметно связывать, чтоб никто не догадался. Кто в нашем классе самый хитрый?

— Ясно кто, — говорит Мишка, — Лисогонов, ух какой хитрющий.

— Правильно! А в нашем звене самая незаметная Нина Королёва. Вот и надо, чтоб она с Лисогоновым связалась и всё ему объяснила.

— Это почему же я самая незаметная, — обижается вдруг Нина, — моя мама говорит, что у меня глаза, как фонарики!

— В темноте, что ли, светятся? — деловито спрашивает Лёшка. — Так это не как фонарики, а как у кошки.

— Дурак! — говорит Нина. — Не буду я связной, раз незаметная.

— Чудачка, — объясняет Лёшка, — а кто же будет? Митьке нельзя — он Лисогонова вареньем обкормил и фельетон на него написал. У Вики, гляди, свитер какой полосатый, в глазах рябит. А у Мишки на голове будто костёр разложили. Они же заметные очень, поняла?

— А ты?

— Я?! — возмущается Лёшка. — Звеньевой я или не звеньевой? А командир командовать должен.

— Всё равно ты самая красивая, — выпаливает вдруг Митька, и сам пугается своих слов, и пятится, и прячется за Мишкину спину.

Нина вдруг заулыбалась во весь рот, тряхнула головой так, что волосы разлетелись, и говорит:

— Ладно! Я согласна! Я пойду! Сейчас же!

— Сейчас ещё рано, — говорит Лёшка и важно отдёргивает рукав свитера, будто у него там часы.

Ох и обрадовался же Лисогонов, когда узнал об оказанном ему доверии!

То есть это он сперва обрадовался, а потом так расстроился, что даже слёзы на глазах выступили.

— Эх, — говорит, — живут же люди! Таинственной жизнью. А я тут иди со всеми, как баран, безо всякой загадочности!