Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - [108]

Убедившись в том, что обратить больную невозможно, епископ велел позвать пристава, и после краткой судебной процедуры престарелую даму прямо с кроватью отнесли на костер, поскольку передвигаться сама она не могла. «Как только с этим покончили, – пишет Г. Пелиссон, – епископ и священники снова отправились в трапезную, где с удовольствием принялись за еду, возблагодарив Господа и святого Доминика»[158].

Этот рассказ вполне мог бы сойти за клевету, сочиненную недругами инквизиции, однако доминиканцу Г. Пелиссону не было никакого резона его сочинять, хотя в нем все так странно, что напоминает бред сумасшедшего. Его никак нельзя объяснить жестокостью нравов эпохи, да и главный герой здесь все-таки епископ, а не разбойник. Фанатизм сам по себе тоже не объясняет подобное неистовство по отношению к старой беспомощной женщине. Могли бы дать ей спокойно умереть, а потом уже сжечь. Но что поражает больше всего, так это комедия, разыгранная Раймоном дю Фога перед приором и доминиканцами, ставшими вольными или невольными ее соучастниками, комедия, явно не вяжущаяся с епископским достоинством и ставящая его на одну доску с соглядатаями. Тем не менее рассказчик хвалит епископа за оперативность и нимало не лжет, повествуя о том, как церковники «радостно» отправились в трапезную поглощать ужин, прерванный по воле провидения. Духовенство повело себя как воинствующее братство, этакий легальный Ку-Клукс-Клан, затравленный, преследуемый, но стремящийся к господству любыми средствами. В ту эпоху доминиканская партия очень напоминала подобное братство, и не случайно именно доминиканцам, а не любому другому ордену было доверено дело инквизиции. И все протесты и жалобы графа и консулов не случайно в первую очередь визировали доминиканцы.

Казнь тещи Пейтави Борсье вызвала в Тулузе скорее ужас, чем негодование. За ней последовала проповедь приора монастыря доминиканцев Понса де Сен-Жиля, который говорил о костре, где дотлевали останки несчастной старушки, как о пламени, посланном некогда пророком Илией, чтобы смутить жрецов Ваала[159], и торжественно обличал еретиков и их приверженцев, а затем призвал всех католиков «прогнать страх и признать истину». В течение семи последующих дней толпы «католиков» действительно приходили признавать истину, покаяться в грехах или обелить себя доносом. «Среди них были те, что отрекались от ереси, и те, что признавали свое падение и возвращались в лоно Церкви, и те, что доносили на еретиков и обещали поступать так и впредь»[160]. Затем, благодаря Господа за удачные облавы на еретиков, рассказчик, явно далекий от оптимизма, добавляет: «И начав однажды, они уже не остановятся до скончания веков»[161].

Тем временем участившиеся эксгумации и посмертное осуждение еретиков порождали в городе волнения. Консулы и графские чиновники пользовались своей властью, чтобы устраивать побеги приговоренных к пожизненному заключению или к сожжению. Чтобы положить конец почти открытому противостоянию светских властей, инквизиторы решили вызвать в суд как еретиков многих городских нотаблей. Среди них были известные катары и даже лица духовного звания, заподозренные в сочувствии еретикам, причем трое из них – Бернар Сегье, Моран и Раймон Роже – являлись консулами. Они отказались явиться в суд и потребовали от Гильома Арно приостановить все процессы или покинуть город. Инквизитор пропустил их требования мимо ушей, и тогда они явились в доминиканский монастырь с вооруженным отрядом, выгнали Гильома Арно и приказали ему покинуть территорию графства.

Гильом отправился в Каркассон, во владения французского короля, и там огласил сентенцию об отлучении консулов (5 ноября 1235 года).

Доминиканцы, чтобы не выглядеть спасовавшими перед оппозицией, решили отдать обвиняемых под суд, невзирая на решительную защиту консулов и на их угрозы казнить любого, кто осмелится это сделать. Для исполнения рискованной миссии приор выбрал четырех монахов, которые приняли выбор как мученический жребий. Среди них находился и Г. Пелиссон. Их противники, не обладавшие жестокостью воинствующих монахов, в жизни своей ничего подобного не представляли и не ожидали, однако в доме старика Морана побили церковников и оттаскали их за волосы[162].

На другой день консулы явились к монастырю доминиканцев в сопровождении оруженосцев и толпы горожан. Они потребовали, чтобы монахи убирались из города, и в ответ на отказ подчиниться приказали их похватать и выбросить на улицу. Монахи ушли из города, распевая Символ веры, Те Deum и Salve Regina. Они вынуждены были тут же рассредоточиться, потому что консулы запретили горожанам помогать им пропитанием. Приор отправился к Григорию IX в Рим с отчетом о покушении на доминиканцев, имевшем место явно с согласия и даже по приказу графа Тулузского. Епископа Раймона дю Фога тоже изгнали из Тулузы.

Несомненно, Раймон VII не мог рассчитывать на то, что папа одобрит все эти мятежные действия, но доминиканцы в Тулузе были повинны в столь страшных злоупотреблениях, что он все-таки надеялся оправдаться перед папой. Непрерывно доказывая свою верность Церкви, он настойчиво упрашивал папу не навязывать ему присутствие доминиканцев или, по крайней мере, не доверять им дело инквизиции.