Костер - [20]

— Да вижу, ты сама все сказала.

— Одно — сама, другое — кто со стороны. Мы с Матвей Ильичом впервижды разговариваем. Еще подумают — я хвастаюсь.

— Ну, разве кому придет на ум! — взмахнул рукою Илья.

Матвей с улыбкой постукал ногтем по соседней со Степаном фотографии.

— А это вы сами будете?

— Узнали? — вздохнула Лидия и слегка отвела голову вбок. — Только очень я получилась задумавшись.

— Полное с вами сходство, — шире раздвинул улыбку Матвей и потом, уже серьезно взглянув на отца, постучал по братниной рамочке.

— Осанистый вышел из Николки командир.

Отец сказал уважительно:

— А как же!.. Налетал, в письме пишет, километров… Никак, право, не упомню, сколько тыщ налетал он километров!

— Мельоны! — поправила Мавра.

Илья даже притопнул с досады — болтай, мол.

— Одним словом, отец — рядовая пехота, а сыны — соколы, — договорил он с лаской. — Ты ведь у меня не плоше летчика удался… Приди-ка минутой ко мне — кой-что плотничаю на дворе. Посоветуемся.

Как только он ушел, Лидия с умилением посмотрела на фотографию Николая.

— До чего братец ваш, Матвей Ильич, на дядю похож, на Степана Антоныча, страсть!

— Ты ж его в глаза не видала, Николая нашего, а говоришь, — попрекнула Мавра.

— Сличи-ка сама. Ну, прямо вылитый!

— Отца-матери, что ль, у него не было?

— Дяденька ему тоже родной. Ну, а сложеньем крепче твоего Ильи будет, Степан-то мой.

— А ты что, мерила?

— Я не в обиду, невестушка, я к слову, — податливо ответила Лидия, одергивая на себе щипками кофточку. — Душно очень в избе. Пойти посидеть на воле, вздохнуть немножечко.

Мавра прислушалась к ее шагам по крыльцу, натуго захлопнула дверь, ударила ладонями по бедрам:

— Силушек моих нету!

Грузно опустилась на лавку.

— Сутки, как она у нас, а словно бы я с ней неделю в темной яме просидела. Не смотрели бы глазыньки! Вчерась день целый охала да врала и нынче с самого утра врет. Вгрызется в чего, и грызет, и грызет. Куды, говорит, ихние железные дорожники чище живут, чем в деревне. И все — одно, у нас в городе, у нас в городе! А сама со Степаном в будке живет, — Илья-то повидал житье ихнее, хуже, говорит, конуры, будка-то. Тоньку-то, пигалицу свою, держат у сродственников, в Черни. Из будки, вишь, больно далеко ей до школы. Барышней, говорит, будет. Это Тонька-то, слыхал?! И выхваляется, выхваляется, стыда нет! Ведь старуха, а зенками так и дергает, кверху-вниз, кверху-вниз! Вздохнет и сейчас дернет. Про нас чего не скажем, так она нос в сторону и опять про себя да, про Тоньку. Ох, не знай!

— Плюнь ты на нее, маманя, — участливо сказал Матвей.

— Ой, плюнула бы, сыночек, да ведь она, чай, гостьюшка!

— Ну, потерпи. Небось долго не загостится.

— Терплю, милый, через силу терплю, сам видишь. Да хошь бы она зенкам своим покой дала! А то как ты ступил в горницу, так она и на тебя — дёрг!

— Щура! — усмехнулся Матвей.

— Вот уж что правда, то правда! Щура и есть. Все нутро у меня кипит. А как спомнится — Чернавку-то кто пригнал? Тут самый страх и возьмет. Чую, сынок, дойдет с ней до расчету — добром бы кончить…

— Я пойду, маманя, может, чем помочь отцу, — сказал Матвей, снимая пиджак и отыскивая, куда повесить.

— Давай, давай, я за пологом место найду. И кепочку давай, и чемоданчик приберу куда, чтобы ты знал.

Она взяла пиджак, готовая вновь с легкостью приняться за свои хлопоты, но остановилась, и руки накрест опустились у ней сами собою. Матвей, нагнув голову, затягивал поясную пряжку на глубоко подобранном животе и все никак не попадал шпилькой в прокол ремня. Нависшие кудри тряслись над его лбом.

— Лопнешь, смотри, — пошутила Мавра и тут же воскликнула с любованьем: — Эка я пригожего вынянчила мужичугу, право! Но удовольствие не удержалось на ее лице, — озабоченно-быстро она заговорила:

— Дай бог, Антоша пошел бы в тебя. Сколько годов еще прождешь? Покуда с отцом с матерью, все ничего. И корова, не сглазить, опять есть. А то намучились мы без молочного, только и знай — проси да плати. Отца за службу его уважают. Позволенье дадено в стадо гонять корову-то. И с кормами, глядишь, помощь какая будет.

Она неожиданно толкнула Матвея распрямленными пальцами в грудь и, точно увещая не таить правду, тихо и жалобно спросила:

— Плох стал папаня-то, а?

— Ничего. Скрипит да едет, — не посмотрев на Мавру, ответил он.

— Ступай пособи ему. А я обед соберу. Проголодался, чай? В стадо уж не пойду. Пристала больно Чернавка с дороги. В ранишний удой почти что не доилась. Пускай нагуливается…

Матвей не дослушал. Пройдя сенями в клеть, он огляделся. Уже по-летнему постлана была старая железная кровать. Давнишние связки кудели свисали со стен. По темным углам грудились кадки, ведра, корчаги. Из двери тянуло прохладными сладкими токами хлевов. Во дворе слабо визжала пила, и нет-нет мерный ее визг перекрывало залихватское, едва не грозное кукареку.

По крыльцу прошлепали босые ноги Антона. Высокий голосок долетел до горницы:

— Дядя Прокоп велел сказать, Чернавка к стаду пришлась! Очень много пила, велел сказать.

И громко откликнулась Мавра:

— Слава богу! Это она с устали… На-ка, съешь еще калабушек до обеда-то.

4

Когда Матвей выглянул из-под повети на двор, отец сидел на чурбаке, опираясь локтями на раздвинутые торчащие колени. Тяжелые кисти рук опущены были низко, спина округлилась дугой, но голову держал он вскинутой и нацеленно рассматривал что-то в небе. Матвей шагнул и тоже поглядел из-под застрехи кровли вверх.