Коснись ее руки, плесни у ног... - [13]

Наверное, я не думал ни о чем. Прошла группа паломников, направлявшихся в Лорето, среди них были женщины, дети, калеки, горбатые, больные на тележках, два-три священника; прокатилась телега с бродячими актерами и несколькими обезьянами и еще телега с припасами. Бормотание псалмов смешивалось с женским смехом, стонами больных, резкими криками обезьян и редким звуком горна акробатов.

Около девяти часов вечера началось частое движение экипажей, ехавших из города. Я не удержался тогда от раздумий над причинами такого большого потока карет, но продолжал смотреть в небо, в котором луна представала во всем своем девственном блеске. Около десяти я направился к вилле. В просторном дворе перед домом стояли в ряд тридцать карет, лошади били копытом, кучера и слуги мелькали между экипажами. Снаружи весь дом сиял от факелов, внутри — от ламп и канделябров. Сердце сжалось в груди, я не знал, что мне думать. Изучив физиономии двух десятков слуг, я подошел к одному старику с лицом попроще и спросил его, в честь чего это веселье. Он ответил, что празднуется возвращение графини, и отвернулся.

У меня было мало надежды увидеть хозяйку дома, которая, наверное, и не вспоминала больше о назначенном четыре дня назад тайном свидании, или не хотела о нем вспоминать, или, даже желая прийти на него, не могла улучить минуту, чтобы выйти из залы. Невзирая на сомнения, я прошел, следуя запечатлевшимся в моей памяти указаниям, по направлению к полю, повернул направо, прошел вдоль рва, свернул налево, нашел дыру в садовой изгороди и вошел в сад. Сюда выходили залы дома, террасы спускались почти до земли, поэтому снаружи были хорошо видны интерьеры. Средний салон окружали коринфские колонны, по стенам в глубине зала тянулись зеркала, золотые украшения располагались по голубому фону; лилового шелка занавеси и обитая желтым бархатом мебель немного не совпадали по тону. Мой добрый Монтень имел бы основание сказать в тот вечер со свойственной ему неверной орфографией, что «les fames sont ici communemant beles»[18], потому что из многих дам, стоявших в богато украшенном зале, ни одна не показалась мне некрасивой. Тип красоты жительниц Анконы единственен в своем роде: они имеют мало общего с римлянками и немало с венецианками, кое-что от мужеподобности первых и что-то от томной любезности вторых. В этом странном противоречии и заключается секрет их красоты. Но моя светловолосая госпожа из Серровалле с ее золотистыми волосами, ее лилейным лицом и плечами затмевала всех. Вокруг нее вились многие мужчины, все в черном, она улыбалась, разговаривала, вставала, чтобы побеседовать с дамами, ходила по залу. Светлая ясность ее глаз не допускала никакой обеспокоенности, она держала в правой обнаженной руке веер и обмахивалась им.

Я выглядел смешным в своих собственных глазах. Граф встал со своего места и направился в другой зал, где открыл окно. Меня скрывали кусты и деревья, я стоял неподвижно, но через миг решил выйти из этого глупого и опасного положения. Я удалился быстрыми шагами, но, вместо того чтобы подойти к дыре в изгороди, оказался, сам не знаю как, в беседке, замке невинности. Не прошло и двух минут, как предо мной явилось белое божественное создание — это была графиня. Мы обменялись немногими словами. Она попросила меня удалиться тотчас же и никогда больше не пытаться увидеть ее.

На ее красивых ногах были белые атласные туфельки, я стал умолять позволить мне запечатлеть чистейший поцелуй на кончике правой. Она улыбнулась и разрешила, потом быстро встала, протянула для поцелуя обнаженную руку и исчезла. Мой обет был исполнен:

Коснись ее руки, плесни у ног,

Твое лобзанье скажет ей о многом…

Я пребывал в смятении чувств: таким неожиданным было появление благородной дамы, таким мгновенным был ее уход, таким коротким наш разговор. В самых глубинах моего сознания было неспокойно, поскольку я не мог примириться с мыслью, что на самом деле мне очень покойно. Я посмотрел на статую невинности, стоявшую посреди беседки. Серебряный луч, летящий от фонаря на куполе, освещал ее голову. Казалось, умиротворенно глядя на меня, это белое лицо говорило:

— Я довольна тобой.

Мне было восемнадцать от роду.

Март 1867