Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память - [17]

И она замечала: появляются пачки новеньких книг, прямо с книжного склада. Иногда их распакуют, расставят на полках… а они растворятся в общей массе. Вроде они есть, но нельзя увидеть сразу, целиком. Там – одна новинка выросла, как гриб, здесь – другая. Кто-то бывает в этой комнате (или лучше сказать, в ней происходят какие-то «процессы»)… Это похоже на то, как девушка у карты атмосферных явлений, когда по телевизору передают погоду, указывает: эта область низкого давления над Атлантикой смещается туда-то, этот фронт грозовых осадков надвигается на Европу оттуда-то. Можно представить: в этом «книгохранилище», как над огромной страной, один книжный массив вдруг двинется, например, к «северо-востоку»… А то, что было на «юге» – к «западу». Надя даже говорила об этих странных явлениях папе. Но он лишь пожал плечами… «А что ты думаешь? Выделяются деньги на формирование школьного книжного фонда. На них закупают книги – и есть специальные коллекторы, через которые распределяют по школам. А какие это книги… тайна за семью печатями! Директорам издательств очень выгодно, чтобы этот фонд формировался именно из их книг. Вот они и договариваются со школьными чиновниками-книжниками. А те заказывают только их книги. Все у них поделено и проплачено между собой. И тем хорошо, и этим. А что будут читать дети, это им все равно».

И вновь обретенную лестницу оказалось очень неудобно передвигать. Как длинноногая жирафа, она едва вмещалась в проходы между стеллажами. Но зато сверху, когда Надя с опаской добралась до последней перекладины, все выглядело необычно, заманчиво. Лабиринты полок манили в неизвестность, гряды книжных волн набегали и, казалось, шурша, разбивались об ее шаткое сооружение… об обломок мачты, за который она зацепилась, как последний спасшийся после кораблекрушения.

Она замерла с книжкой на самой последней лестничной жердочке, погрузившись в увлекательное чтение. Не замечала ничего вокруг; время словно по странной траектории обтекало ее затерянный книжный остров. И вдруг в тишине ей почудилось прерывистое дыхание. Что это? Шепот страниц? Блуждающие голоса тысячи героев? Да что угодно здесь может послышаться! Под потолком совсем душно, сгущается книжная пыль, вот и закружилась голова. И пообедала она… когда это было? Перехватила в буфете стакан сока и две булочки. А уж это полноценной едой никак не назовешь! Рядом люминесцентная лампа гудит назойливо и однообразно, льет свой мертвенный свет. К тому же, здесь, у противоположной входной двери стены, проходит жестяной вентиляционный короб. Эта вытяжка – откуда она идет, из мастерских? Охватывает весь этаж, пронизывает всю школу? Словно ветер воет в этой трубе! Да и вообще… у нее такое чувство… она здесь не одна… Кто-то незримо присутствует, будто прокалывает ненавидящим взглядом с ног до головы. Хорошо, она в брюках… а то на лестнице с голыми коленками было бы совсем неуютно.

Когда медленно повернула голову, увидела его. Он стоял рядом. Безумный блеск глаз, близкий запах отвратительного перегара

рабочий сцены Геннадий

ведь это он забросил ее в жаркую топку Емелиной печки, с ним она неслась к чему-то трагическому, неизбежному! С тех пор у нее этот жар, предчувствие всепоглощающего пламени, ослепительно-яркого света. И пламенеющий диск солнца, символизирующий Русь, занимался на заднике у нее за спиной. И театральный люд в то время умилялся, тормошил ее и тетешкал… ах, какая девчушечка… ах, какая Весняночка! Она же с ужасом ступала по живому мосту ладоней, сердце вот-вот оборвется, она будет втянута во мглу безумия, в пасть к тому чудовищу… тысячеголовому, многоглазому, что опаляет своим дыханием, подстерегает за пределом освещенного круга и теплых человеческих рук! Надо было тогда, в детстве, поджечь дурацкий театр. А дедушку предупредить, чтобы не приходил в этот день. По крайней мере, меньше бы дышал этой отравой… лаками, растворителем, синтетическим клеем и сухими красками

а если это опять то видение

она медленно падала, словно опускалась под куполом парашюта, сотканного из огненных прядей ярко-огнистой бороды, рыжих косм, взора с грозовым отблеском просквозивших молний. Резко очерченный волевой рот. Арийская линия носа. Открытые обводы лба. Да это он… Зигфрид!

Замороженные кисти рябины, снег.

Фантастический сад… Двое его охранников с иссиня-вымерзшими оскалами. Отто и Ульбрихт, немецкие альпинисты. Их воинские медальоны выдернуты, брошены поверх одежды. Они застрелены с близкого расстояния, смерть настигла неожиданно. Затем тот, кто убил их, придал коченеющим трупам подобающий вид: усадил, прислонив к выступающим валунам. Тесный каменный мешок стал дли них склепом… Здесь же брошен пистолет – не то потерян, не то оставлен за ненадобностью.

Когда-то, пробираясь темным проходом за задником, она, возможно, вдруг вышла незаметно на сцену, увидела приготовление к новому спектаклю, незаконченные декорации… Два манекена, завернутые в блестящую пленку, полусидят, привалившись к выступающим, из раскрашенной фанеры, «валунам». Но что это была за бутафория, какой готовился спектакль, да и был ли такой? У дедушки теперь не спросишь. Ведь у него была астма… Та золотая пыльца, осыпавшаяся с красивых фей, сгубила его. А еще дым бесчисленных сигарет, когда он курил. Взвесь от гуаши и клея. Испарения лаков, красок, что осели на легких