Космология радости - [17]

Я лицезрею тайну мусора в её непосредственном проявлении. Робертова машина загружена доверху, и только сидение шофёра остаётся незанятым рядом с разломанными дверными рамами, ржавыми плитами, обрывками колючей проволоки, раздавленными консервными банками, остатками древних фисгармоний, безымянными чудовищами из обломков пластика, куклами без голов, велосипедами без колёс, разорванными подушками с торчащей из них ватой, бутылками нестандартных размеров, грудастыми манекенами портного, ромбовидными рамками, развороченными клетками для птиц, невообразимыми массами проволоки и старой электропроводки, грудами апельсинных корок, яичной скорлупы, картофельной шелухи и электрических лампочек — и всё это припорошено мерзко-белым порошкообразным химикатом, который мы называем «ангельским дерьмом». На следующий день мы с почётным эскортом препроводим этот мусор на местную свалку. А что потом? Можно ли вообразить себе переплавку или огонь, который избавит нас от этих вечно растущих гор отбросов — особенно если учесть, что наши постройки и изделия всё больше напоминают мусор ещё до того, как мы их приобрели? Кажется, не существует другого ответа, кроме предложенного Робертом. И всё же, вид его машины повергает в отчаяние.

Божественная комедия. Смех побеждает всё. И для Роберта эта исполинская куча удивительно нелепых вещей — всего лишь несравненное творение, шедевр бессмыслицы. Он свалил всё это в кузов и привязал верёвками к раздавшимся низким бортам когда-то великолепного автомобиля, а затем отошёл в сторону, чтобы полюбоваться, словно это выставочный экспонат. Табличка внизу: «Американский образ жизни». Между тем наш смех беззлобный, ибо в этом состоянии сознания любой поступок есть действие божества. Высшее достижение нашей цивилизации — монументальные кучи мусора — кажется не бессмысленным безобразием, а карикатурой на себя, подобно тому как преднамеренное создание феноменально абсурдных коллажей и абстрактных скульптур является всего лишь добродушной пародией на наши собственные притязания. Ведь в этом мире ничто не является ошибкой, ничто даже не является глупостью. Чувство ошибочности свидетельствует о неспособности видеть нечто как часть большой структуры, о неведении в отношении уровня иерархии, на котором происходит событие. Действие, выглядящее неуместным на уровне 28, может оказаться совершенно закономерным на уровне 96. Я говорю об уровнях и градациях в хитросплетении изгибов и поворотов, действий и противодействий, составляющих ход и развитие нашей жизни, — о стадиях космологической игры в кто-кого-перещеголяет, которую постоянно затевают инь и ян, тёмное и светлое начала. На ранних стадиях эта игра кажется серьёзным противостоянием добра и зла. И если недалёкий человек относится к игре всерьёз, его следует уважать за глубину его вовлечённости, за решимость зайти так далеко, чтобы не знать, откуда он вышел.

Чем более прозаичным, чем более скучным и повседневным представляется нам всё и вся, тем более я поражаюсь ловкости, с которой божество прячется, чтобы потом искать себя, а также размаху и изощрённости космического танца энергий. Я думаю о бензозаправочной станции на углу квартала. Пыль и выхлопные газы, один и тот же стандартный парень с рекламой компании «Standard» на бейсбольной куртке, без энтузиазма пестрящиеся рекламные щиты, вся эта приевшаяся банальность — и никого вокруг, кроме нас, обычных людей! — знаю, как люди всего лишь притворяются, что не видят себя аватарами Брахмы, Вишну и Шивы. Они изображают, что забыли непревзойдённую мудрость миллиона клеток своего тела, и делают вид, что пыль не похожа на россыпи самоцветов. Как великолепно они будут имитировать непонимание, когда я подойду к ним и скажу: «Ну ладно, кого ты пытаешься разыграть? Брось, Шива, старый плут! Это великая игра, но меня-то ты не проведёшь!» Однако сознательное эго не знает, что оно является всего лишь уловкой нашего тела, этого божественного органа[6]. Когда, в поисках выхода из темноты, люди приходят к гуру, мастеру мудрости, он лишь высмеивает их притворство до тех пор, пока они не откажутся от него. Он не говорит им ничего, но огонёк в его глазах взывает к бессознательному — «Ты знаешь… Ты знаешь!»

В построенном на контрастах мире обычного сознания человек отождествляет себя с волей и чувствует себя существом живущим в мире, но миру не принадлежащим. Мир ему либо нравится, либо не нравится. Он либо принимает мир, либо отвергает его. Он помыкает миром или же мир помыкает им. Однако в фундаментальном сверхсознании целостного организма таких крайностей не существует. Организм и окружающий его мир представляют собой одну целостную структуру действия, в которой нет ни субъекта, ни объекта; ни того, кто действует, ни того, кто подвергается воздействию. На этом уровне нет разделения между болью, с одной стороны, и мною, страдающим от боли, с другой. Боль и реакция на боль здесь одно и то же. Когда это осознано, вначале создаётся ощущение, что всё случается по моей собственной воле. Однако это ощущение является предварительным и неуклюжим способом постижения, что происходящее вне моего тела образует один процесс с происходящим внутри него. Это и есть постижение «изначального облика», который так искусно сокрыт нашим повседневным языком и традиционными представлениями.