Космология монстров - [103]

8

Когда я пользовался черным камнем в прошлом, то всегда сам выбирал место назначения. В этот раз, кажется, он выбрал за меня. Когда туман рассеялся и мир снова обрел цельность, я понял, что попал в гостиную, похожую на ту, что была в мамином доме, но, в отличие от нее, темной и пустой. Вокруг ног клубился туман, когда я пересекал комнату, чтобы нажать на выключатель. Над головой зажглась лампа, но темнота оставалась физически ощутимой. Она поглощала свет, как огонь поглощает кислород.

Я подошел к задней двери, открыл ее и увидел поле, густо заросшее черной травой и цветами «эбеновой нежности». В некотором отдалении возвышался лес из сумрачных деревьев. Я уже вышел наружу, намереваясь отправиться через лес к хижине Лианан, но внезапно услышал звук. Низкий приглушенный стон доносился из соседней комнаты – маминой комнаты.

Я вернулся в дом и открыл дверь комнаты. Она была залита тусклым розовым светом. Детская кроватка и кресло-качалка делали ее похожей на детскую, но содержание фотографий в рамках, висевших на стенах, опровергало это впечатление. Стон раздался снова, на этот раз у меня за спиной. Я обернулся и увидел свою мать, одетую в ночную рубашку. Шатаясь, она вошла в комнату с оцепенелым взглядом. С тех пор, когда я видел ее в последний раз, она сильно похудела и выглядела бы костлявой в своей развевающейся ночной рубашке, если бы не идеально круглый, выпуклый живот. Она была беременна.

– Мама… – произнес я.

Ничего не ответив, она оперлась о бортик кроватки и опустилась на колени. Затем достала из-под кроватки еще одну фотографию в рамке и присела, чтобы ее рассмотреть. Несмотря на пыль, покрывавшую стекло, я разглядел на ней маму и папу в день их свадьбы. Мама была одета в зеленое платье, а папа – в костюм, который выглядел на нем великовато.

Мама провела рукой по стеклу рамки, оставив на нем полосы. Затем помассировала свой живот и тихо застонала.

Я встал перед ней на колени.

– Мама?

Она опять не ответила, и я положил руку ей на живот. Он вдруг смялся, как мешок, набитый сухими листьями, а потом резко задрожал. Я резко отдернул руку, когда что-то вырвалось из живота, прорвав ткань – узкое, черное и быстро двигающееся. Я отпрянул в сторону и ударился о стену. Из живота матери выросли две черные лозы. Они зашевелились как две лапы богомола – жесткие и цепкие. Но не найдя ничего такого, что можно было бы проткнуть или схватить, стебли втянулись обратно под ткань ночной рубашки.

Мама никак на это не реагировала. Она по-прежнему сидела, склонившись над фотографией, и издавала слабые, печальные горловые звуки. Я хотел продолжить попытки ее разбудить, но испугался, что, если черные лозы появятся снова, я уже не смогу от них убежать. Тогда я поднялся на ноги, вышел из комнаты и направился вверх по лестнице.

Второй этаж дома также выглядел как обратная сторона нашей реальности: длинный коридор с закрытыми дверями. Последняя дверь – обычно пустовавший мамин «офис» – открылась со щелчком. Я медленно двинулся по направлению к ней, прислушиваясь к звукам за соседними дверями, ежесекундно ожидая, что какая-нибудь из них распахнется и оттуда выскочит что-нибудь немыслимо ужасное. Подойдя к «офису», я услышал музыку, доносившуюся из открытой двери: «Трубчатые колокола», вступительная тема из фильма «Изгоняющий дьявола». Это была одна из тех мелодий, которые мы использовали в «Блуждающей тьме». Я перешагнул через порог.

Эта комната оказалась чем-то вроде домашнего концертного зала или театра «в черном ящике». На маленькой сцене перед толпой зрителей, одетых как на Хэллоуин, выступала женщина. По сцене плыл дым и моргал стробоскопический свет, отчего движения женщины казались потусторонними и какими-то нереальными. Она была одета в черную балетную пачку, идеально сочетавшуюся с прозрачной кожей и волосами цвета воронова крыла. Я прищурился, пытаясь разглядеть ее лицо в свете огней, мелькавших в бешеном стаккато.

– Сидни! – выдохнул я.

Да, это была Сидни. Она находилась в плену, но все же была живой, и все еще человеком, спустя столько лет. Я никак не мог в это поверить.

Человек рядом – парень в костюме, плаще и венецианской маске с длинным заостренным носом – повернулся ко мне и приложил палец к губам.

– Тсс!

У его маски не было шнурка для крепления к голове. Блестящий, металлического цвета материал, казалось, был просто впаян в лицо. На висках он погружался под верхний слой кожи, превратившийся в комковатую рубцовую ткань. Глаза за маской были не тусклыми, как у мамы или Сидни, а остекленело блестящими, поглощенными представлением.

Сидни, призрачная в прерывистом освещении, вертелась и растягивалась на сцене. Я не мог хорошенько ее рассмотреть. Поседели ли ее волосы? Появились ли морщины на прежде гладком лице? Когда она пропала в 1989 году, ей было семнадцать лет. Тогда сейчас ей должен быть сорок один год. Неужели все эти годы она танцевала без перерыва?

Из запястий и лодыжек Сидни торчали толстые черные лозы. Они натягивались и расслаблялись в такт ее движениям. Что-то невидимое за сценой дергало ее за «ниточки».

– Я вернусь за тобой, – сказал я и попятился из комнаты.