Космический вальс - [41]

Страшное место. Выразительный символ бед и несчастий, которые претерпевали люди на пути в нынешние века. Обязательно здесь поработаю. Попишу этюды. Чувствую – может получиться что-то значительное.

А сейчас – вперед. Осмотрю все как следует – и за дело.

Приблизился к берегу. Вода плещется ровно, мягко, напоминая ласковые набеги на песок черноморской тихой волны. Но это иная вода. Освещенная искусственным светом, она и смотрится, и воспринимается иначе. Голубизна не чистая, цветовая гамма водного простора осложнена тяжелыми оттенками, вызывая лишь одно впечатление, один мотив – печаль, воспоминания о бывших трагедиях.

Памятник на берегу Герману Петрову хотя и умело вписан в окружающий ландшафт, все же отдает чужеродностью. О нелепости человеческой гибели кричит кусок отшлифованного мрамора, на планете, которой мрамор неведом; идеально ровная отражающая солнце плита и корявые темные берега… Жутко! Но именно так, в ключе неожиданных сочетаний, и напишу.

Под ногами успокаивающе шуршит песок. Следы торопится смыть волна; вода заполняет ямки и некоторое время держится в них, окрашивая в глубокий темно-желтый цвет и как бы испытывая четкую песчаную линию на прочность.

Планета отнюдь не пустынна. Кажется, вокруг никого, но все говорит о присутствии человека. У пристани покачивается небольшое судно, далеко на горизонте, будто букашки, еле заметно движутся разноцветные точки лодок, за густой кромкой деревьев – красные четырехугольные крыши домов… К жителям Веды я не спешу, еще успею встретиться с ними. Потом, когда хорошенько осмотрюсь и намечу места для работы.

Эге! Навстречу мне по влажному песку идет девушка… Я растерялся. Если на планете Веда все так необыкновенно прекрасны, я погибну от тоски и бессонницы. Шутки шутками, но девушка в самом деле взволновала меня. Заметив незнакомого человека, то есть меня, юная красавица ускорила шаг и, подойдя ко мне, спросила:

– Вы местный житель, да?

Вот так чудо!.. Я не знал, что сказать и, наверное, покраснел, как рак.

И опять вопрос:

– Что же вы молчите?

– Нет, я оттуда, – наконец, сумел ответить я и неопределенно махнул рукой.

– Значит, вы тоже землянин? – улыбнулась девушка, и клянусь, светлей улыбки я никогда не ви­дел…

– Тоже, – растерянно ответил я и нелепо похлопал по этюднику. – Прилетел поработать. Я худож­ник.

Девушка сказала, что впервые видит настоящего, живого художника и очень рада познакомиться. Она назвала свое имя, я назвал свое и оробел окончательно… Юлия сказала, что знает мои работы, и они ей нравятся. И вдруг в те несколько секунд, что я неотрывно смотрел в лучистое (иного определения не найду) лицо Юлии, я вспомнил, что я художник и должен оставаться художником до конца. В неуловимый миг сложилась целостная, законченная композиция. Светлый лик девушки на фоне черных руин – наш сегодняшний день и прошлое. Вот он, зримый образ счастья в развитии! Только бы Юлия не отказалась. Всего несколько часов!..

Я приготовился уговаривать и совсем не ожидал, что девушка сразу согласится и охотно последует за мной. Она лишь попросила:

– Недолго, ладно? Максим Николаевич будет искать…

– Максим Николаевич?.. – Я даже остановился. Совсем выпустил из виду, что Юлия может быть не одна.

– Максим Николаевич, – объяснила она, – друг моего брата. А мой брат там, – Юлия кивнула на памятник, который ясно белел позади. – Максим Николаевич – археолог. Поможем ему откопать что-нибудь этакое?

Я кивнул.

– Конечно, поможем. Только потом. Когда я вас напишу.

В развалинах я сразу нашел подходящее место, удобно усадил Юлию, чтобы она быстро не устала, установил этюдник, укрепил холст и выдавил на палитру разноцветные башенки красок.

Набросал рисунок и взялся за кисть. В такие минуты кисть напоминала мне клоуна-акробата, то и дело меняющего свои одежды. Но сейчас я подумал об этом вскользь – слишком серьезной и ответственной была работа.

Лицо девушки светилось, линии тела сочетались удивительно плавно. Я вдруг испугался, что не смогу передать этого свечения и всех этих линий, и заволновался, и все медленней стал смешивать и наносить краски. Ну конечно, догадался я, причина в молчании, которое в данном случае не укрепляет нечаянный зыбкий контакт и, быть может, подвергает сомнению то, что установилось…

– Пожалуйста, расскажите о себе, – попросил я Юлию.

Девушка охотно отозвалась, но что она говорила, я не улавливал. Наверное, потому, что не вникал в смысл ее слов, а просто слушал, думая о точности мазков и цветовых соотношений.

Времени, должно быть, прошло немало. Я слишком увлекся и не услышал вопроса. Юлия спросила громче:

– Долго еще? Оторвитесь, пожалуйста!

– Нет, нет. Самую малость.

– Пора! Максим Николаевич беспокоится. Лучше потом.

– Еще немного, прошу вас. Потом больше не потревожу.

Юлия, вздохнув, согласилась, но тем не менее опечалилась. Спрашивать еще о чем-то не было смысла, и набросок будущей картины я заканчивал молча. Главное передать удалось. Ну а детали я запомнил – восстановить их будет нетрудно.

Наконец я поблагодарил девушку и позвал взглянуть на полотно.

– Неужели это я? Не может быть!

Дальше произошло совсем неожиданное: Юлия меня поцеловала!