Космическая чума - [55]

Это меня испугало. Образ Фарроу как-то не вязался с каким-либо постоянным домом. Как сиделка и как представительница Медицинского центра, она не ассоциировалась с постоянным местом жительства. Но, как у большинства из нас, у Фарроу были где-то отец, мать, а возможно, и несколько братьев и сестер. У меня они давно умерли, а имущество пошло с молотка.

Поэтому мы поехали на запад, через Южный Иллинойс по мосту Сент-Луис в Миссури, затем на запад. На ночь мы останавливались в маленьких мотелях и спали поочередно. Кто-нибудь обязательно бодрствовал, вооруженный телепатией и ясновидением. Мы старались избегать людей хайвэя, и никогда не останавливались вблизи их перевалочных баз. От этого наш путь стал длиннее и извилистей, зато в итоге мы очутились на маленьком ранчо на краю такого же маленького городка в Нью-Мексико.

Джон Фарроу оказался рослым мужчиной с сединой на висках и с проницательными голубыми глазами, от которых ничего не могло укрыться. Он был бы отличным эспером, если бы получил полный курс университета.

Миссис Фарроу была того типа женщиной, что любому человеку хотелось назвать ее матерью. Она была нежной и мягкой, причем без намека на глупую привязчивость или душевную простоту. Она была телепаткой и не скрывала этого. Фарроу имела брата, который жил с женой в городке, но каждую неделю и по праздникам навещал родителей.

Они приняли меня так, будто я пришел к ним в дом по каким-то сомнительным соображениям. Пришлось нам сесть с ними в гостиной и все без утайки рассказать. Они осмотрели мою руку и признали, что кое-что сходится. Их очень заинтересовала проблема Мекстромовой и поразила сказочная сила и выносливость дочери.

К этому времени мою руку снова стало дергать. Инфекция подобралась к среднему и безымянному пальцам, во втором суставе указательного наступил черед длительного накопления инфекции, прежде чем перекинуться на следующую фалангу. Первые волны пульсирующей боли накатывали через определенные интервалы, и я понимал, что она превратится в такую глубокую агонии, что мне уже не выстоять.

В общем, Фарроу вызвала из города своего брата Джеймса с инструментами, и мне соорудили маленький манипулятор для руки. Фарроу использовала содержимое саквояжа, который мы захватили из машины, угнанной из Центра.

Затем, когда моя рука перешла в следующую фазу.

Фарроу внимательно осмотрела ее и высказала мнение, что приближается время основного курса лечения.

Однажды вечером я слег в постель на долгих четыре месяца. Хотелось бы дать полную картину этих четырех месяцев. К сожалению, большую часть времени я находился под действием наркотиков, так что едва помнил происходившее. Но хорошего было мало. Моя рука лежала словно ствол окаменелого дерева, вытянутая в устройстве, которое регулярно сгибало сустав, и каждое движение отдавалось в плече лавиной огня и жгучей боли. Каждый удар плазмы в крови и венах отдавался тысячью игл.

Я смутно помнил, как окостенела вторая рука, и волны боли стали накатывать на меня с обеих сторон. Единственное, что сохранилось в моей памяти, кроме боли, были промежутки от инъекции до инъекции и ожидание беспробудной тьмы, которая сменяла агонию. И все это только для того, чтобы часом позже очнуться с инфекцией в новом месте. Когда она достигла правого плеча, она ненадолго остановилась и начала подниматься по левой руке, остановившись на подходе к телу.

Очнувшись от наркотиков, я обнаружил, что Джеймс с отцом прилаживают один из манипуляторов к правой ноге, и почувствовал нарастающую боль в икре и бедре.

Несколько раз, когда мой разум прояснялся, я прощупывал комнату и обнаружил, что лежу в настоящем лесу из колб, резиновых трубок и связок бинтов. Пусть без особого восторга, но все же я смутно осознал, что меня не бросили на произвол судьбы. Периоды просветления, если и случались, стали теперь редкими и непродолжительными. Как-то я очнулся и обнаружил, что парализовало рот, потом и челюсть, язык и низ лица превратились в сплошной комок горящих иголок. Позже уши перестали переносить звуки, а однажды, очнувшись после очередного забытья, я обнаружил себя в портативном реаниматоре, который с безжалостной силой сжимал мою грудь.

Это все, что я помнил, когда туман, наконец, рассеялся, и с моих глаз спала пелена. Наступила весна, и я стал мекстромом.

Я сел в кровати. Было утро. В окно ярко светило солнце, а свежий весенний ветер слегка трепал занавески. Было тепло. Снаружи долетал аромат жизни и молодой листвы. Я сразу почувствовал, как хорошо быть живым.

Висящие колбы, фестоны резиновых шлангов исчезли. Кустарные манипуляторы куда-то убрали, а с бюро пропали медицинские склянки и всякий хлам. Нигде, насколько хватало глаз, не было даже обычного термометра в стакане, и если честно, я был так рад оказаться снова в живых, что даже не пытался обнаружить, куда все это делось. Вместо этого мне захотелось встать и пробежаться.

Я сунулся к шкафу с одеждой и нашел свое барахло. Затем осмотрел дом и нашел ванную. Мне никто не мешал.

Только я собрался побриться, принять душ, одеться и спуститься вниз, как по ступенькам взбежала сестра Фарроу и, не церемонясь, вошла в комнату.