Кошки в тигровой шкуре - [47]

— Я думаю, что у меня все получится. Мяу, мяу, мяу! — сказала Маша, и Мурочка отправилась в коридор за тапочками.

— Вот, видите! Кое-что я уже умею, — обрадовалась девочка. — У нас есть еще два дня, а я буду усиленно заниматься.

— Хорошо, попробуем, другого выхода у нас нет, — согласилась Кошкина. — Хотя в случае провала операции другого шанса вытащить Тамару из цирка у нас может не быть.

Утром следующего дня Горбатова позвонила дрессировщику и договорилась о встрече.

— Удивительно, как они согласились, — удивилась Вера Сергеевна.

— Ничего удивительного, реклама нужна всем. К тому же я назвала их лучшими дрессировщиками в мире. Я всегда так делаю, когда нужно взять интервью, — объяснила Горбатова. — Против «лучших» никто не устоит.

44. Кочерга готовит побег

Пока наши герои строили планы по освобождению тигрицы Тамары, в большом городе, за тысячу километров от Москвы, разворачивались события, о которых Маша и Вера Сергеевна ничего не знали и принять во внимание не могли.

После насильственного возвращения домой, в жизни Кочерги наступили черные дни — Шульга не выпускал жену из дома.

— Посиди, подумай, а мы посмотрим на твое поведение, — объявил супруге Владимир Станиславович, закрывая дверь в дальнюю комнату. — Здесь будешь жить, в темнице.

Чтобы Кочерга не могла выйти из «темницы» бывший заместитель председателя горисполкома придвинул к двери в дальнюю комнату шифоньер. Днем шифоньер немного отодвигался от двери, чтобы Клавдия Ивановна могла выйти, а на ночь возвращался в исходное состояние.

Бежать через окно Кочерга не могла — на окне комнаты много лет назад была установлена стальная решетка.

Первый день заточения Клавдия Ивановна изводила мужа своими речами. Говорила Кочерга вещи исключительно неприятные.

— А что ж ты не стал председателем горисполкома, а со второго зама так и ушел на пенсию? Не оценили твоих талантов?

— Клава, как ты можешь, — морщился как от зубной боли бывший второй заместитель председателя горисполкома.

Или:

— А помнишь, в 80-м все из горисполкома поехали летом в Болгарию, а тебя не взяли. Потому что первый зам жену с собой вместо тебя решил взять.

— Я остался за первого зама, ты же знаешь, Клава, это был небольшой карьерный рост, — Шульге было мучительно больно вспоминать те дни, а особенно разговоры членов делегации после возвращения — путешественники говорили о каких-то сказочных покупках типа местных джинсов марки «Рила». — И вообще, Клава, хватит.

Чтобы не слышать Кочергу, Владимир Станиславович затыкал уши ватой, однако речь супруги была прекрасно слышна даже через вату и закрытую дверь.

Шульга надевал на голову шапку-ушанку, завязывал под подбородком поворозки. Но все равно слышал:

— А почему в 85-м тебе не дали премию к майским праздникам? Не помнишь? А я помню.

Владимир Станиславович, конечно же прекрасно помнил, почему ему не дали премию в 85-м… Потому что в парке покрасили скамейки, а табличек «Осторожно, окрашено» не поставили. На скамейку уселся кто-то из областного начальства. Шульга в те годы отвечал за благоустройство городских парков.

— А ты, Клава, нехорошая женщина. Ты знаешь, как тебя называют соседи? Кочергой. Вот так. Наверное, не зря.

— Пусть я буду Кочергой, а знаешь, как тебя называют, — не умолкала Клавдия Ивановна. — Знаешь?

— Не знаю, — заинтересовался Владимир Станиславович.

— Идиотом.

Чтобы не слышать речи жены, Владимир Станиславович перенес в ее комнату телевизор:

— На, смотри. Только от меня отстань.

Кочерга стала меньше говорить, зато Шульга не знал, чем же ему в отсутствие телевизора заняться. «Рецепты вечной молодости» он знал почти наизусть, а новые книги не приносили ему радости, потому что на душе было тревожно.

Владимир Станиславович страдал из-за неожиданной перемены в своем образе жизни. Во-первых, он стал хуже питаться, потому что Кочерга перестала готовить его любимый гороховый суп. Во-вторых, он почти не выходил на улицу, так как боялся, что Кочерга, стоит ему выйти из дома, попытается убежать.

Продукты приносил Иван — в основном супы в пакетах и морскую рыбу, которую Шульга терпеть не мог.

— Ничего, недельки две подержим, и как шелковая будет, как болоньевая, — поддерживал друга бывший шофер. — Домашний арест всем идет на пользу.

— Клав, а я тебя люблю, — говорил Владимир Станиславович, просовывая в приоткрытую дверь металлическую миску с супом из пакетика. — Подожди немного и я тебя отпущу…

— Идиот, — шипела из-за двери Кочерге. — Миллион упустили.

— А зачем нам миллион, разве мы плохо живем? Дети, устроены, живут в столице, внуков, правда, нет. Мы хорошо питаемся.

Целый день Клава смотрела детективы, надеясь в их сюжетах найти описание какого-нибудь побега. Но не находила. Напротив, все детективы рассказывали о поимке беглых преступников.

Позвать соседок на помощь Кочерга не решалась: во-первых, она не хотела лишнего шума, во-вторых, она ни с кем кроме почтальона, который разносил пенсию, не общалась. И то это общение ограничивалось словами «здравствуйте» и «до свидания».

Между тем, почтальонша ежедневно проходила под окнами Клавы. Ее голова с пышным шиньоном каждое утро мелькала в зарешеченном окне.