Пароход, его пароход, на котором он жил и где по-свойски расправлялся с крысами, — этот пароход исчез в несколько минут так бесследно, точно никогда его и не было.
Каким образом, почему?
Этими вопросами кот не интересовался.
Выражая свирепым ворчанием свое неудовольствие, он напряженно прислушивался в то же время к слабому скрипу весел в уключинах, удалявшемуся в ночи, да, удалявшемуся, а не приближавшемуся.
На мгновение им овладела дикая мысль бросить все и плыть в ту сторону, откуда шел этот звук. Но врожденная осторожность кошачьей породы удержала его от этого безумного шага.
И он остался; он сидел, тесно прижавшись к деревянным ножкам стула; и фыркая на соленую воду, брызги которой попадали ему в глаза.
Он мог и умея ждать с тем изумительным кошачьим, превосходящим всякое воображение, терпением, которое всосал с молоком матери.
Внезапно стул перестал плясать, подскочил, закачался из стороны в сторону, дернулся вперед и сел на мель с таким толчком, что кота подбросило высоко в воздух, и он птицей перелетел далеко на берег.
Как он упал, так и лежал, не шевелясь, распластавшись на песке и ожидая, в каком новом образе смерть налетит на него из мрака ночи.
Следующая волна едва-едва докатилась до него, но он все же отполз подальше, отряхивая лапы со всей своей природной ненавистью к воде, словно сам давным давно не промок насквозь.
Потом кот ощупал себя, чтобы убедиться, целы ли все кости, и сгинул, исчез, испарился, как дым.
Но он ушел не далеко. Первая ямка повыше на берегу, под кустиком остролистой травы, послужила ему убежищем. Там, укрытый от гадкого ветра, он свернулся клубком и стал ждать рассвета, то чутко дремля, то стараясь очистить свой мех от приставшего к нему смолистого вещества.
Рассвет наступил наконец, и наш кот — великолепный полосатый Робинзон — отправился вверх по берегу исследовать местность, куда его закинуло кораблекрушение.
Он нашел песок и колючую траву, песок и камни, песок и ветер. Больше ничего. В ложбинах между холмами он ничего не видел кроме быстро несущихся по небу серых туч. А на гребнях холмов он вообще ничего не мог видеть из-за туч песку. Песок засыпал ему глаза, забирался в рот и прилипал к его меху, еще не вполне освободившемуся от смолистого вещества, которое, вероятно, попало в воду с тонущего парохода.
Он тихо ворчал, стараясь очиститься.
Наконец песчаные холмы кончились. За ними начиналось болото, мокрое и пустынное.
Кот-Робинзон внимательно поглядел вперед через болото — вода, больше ничего. Он повернулся и посмотрел на восток; и там он увидел мерцающий блеск воды под лучами восходящего солнца. Тогда он посмотрел на запад, где на горизонте последние тени ночи убегали от победоносного дневного света. Но и там он не увидел ничего утешительного.
Он был, очевидно, на острове, ему не от кого было ждать помощи и не на кого было надеяться, кроме как на самого себя.
Покончив с обзором, кот-Робинзон медленно пошел на восток вдоль края болота, пока не дошел до маленькой бухты, окаймленной мягким мокрым песком и населенной только одним кроликом, который немедленно обратился в бегство.
На кролика кот не обратил внимания. Но зато большой деревянный сарай на берегу сразу заинтересовал его, и к этому сараю он поспешил.
Рядом с сараем лежала большая лодка, перевернутая вверх дном и прикрытая брезентом. Самый же сарай был крыт крышей из оцинкованного железа, а стены отличались той солидностью, которая характеризует казенные и железнодорожные постройки.
Это был, действительно, таможенный пост, наблюдательная станция. Но нюх безошибочно сказал коту, что уже очень давно здесь не было ни одного человека.
Он решил обойти сарай кругом, но едва обогнул первый угол, как что-то заставило его остановиться и «застыть», застыть так моментально, словно его оглушила молнией.
Прямо перед собой он увидел пару других кошачьих глаз. Эти глаза принадлежали кошке, которая шла навстречу. Обе кошки чуть не наскочили друг на друга и обе фыркнули и окаменели одновременно. Можно было подумать, что они решили больше не двигаться с места. Молчание между ними стало напряженным, как туго натянутый канат. А раздражающие крики чаек наверху да тихий непрерывный рокот моря еще более подчеркивали эту напряженную тишину.
Ни кот, ни кошка не знали, зачем они явились сюда. Но в глазах кошки был какой-то странный огонек, который не понравился потерпевшему крушение Робинзону. Поэтому, когда она выпустила когти и дважды покусилась ими оцарапать его морду, он только стремительно откинул голову на миллиметр, чтобы показать, что он на-чеку и не зевает. А когда она без всякой видимой причины вдруг прыгнула на него, злобно ворча, он оказался на метр дальше — только и всего.
Это произошло три раза, и все три раза Робинзон менял место так стремительно, точно вовсе и не двигался с места. Можно было подумать, что он не живой кот. И его мертвое молчание еще усиливало это впечатление.
Разумеется, будь перед ним кот, а не кошка, события приняли бы иной оборот. От кота он не потерпел бы без сдачи такой обиды. Но перед ним была представительница прекрасного пола, и он ограничился пассивной самозащитой.
