Кошки - [18]

Я внесла ее в дом, положила на одеяло, подальше от радиатора. Но она вернулась в сад и уселась там в той же позе, в той же убийственно терпеливой позе ожидания.

Я снова втащила черную кошку обратно и заперла в доме. Она пробралась к двери и уселась рядом, носом к двери, ожидая смерти.

Я искушала ее простой водой, водой с глюкозой, с мясным соком. Она не то чтобы отказывалась: бедняжка просто уже была выше этого; еда для нее относилась к прошлой, отринутой жизни. Она не хотела возвращаться и не вернется.

На следующий день в лечебнице мне сказали, что температура у нее по-прежнему очень высока — ничуть не снизилась. И кошка должна пить.

Я принесла ее домой и все тщательно продумала. Ясно было: чтобы выходить кошку, ею надо заниматься непрерывно. А я была очень занята. И, как мне напоминали остальные обитатели дома, это всего лишь просто кошка.

Но я, по разным причинам, просто не могла дать умереть живому существу.

Я смешала омерзительную, но полезную смесь из глюкозы, мясного сока и воды и стала сражаться с черной кошкой.

Она не разжимала челюстей, не желая принимать полезную смесь. Это маленькое существо, охваченное лихорадкой, легкое как тень, потеряло свою здоровую телесную плотность, она села или, скорее, упала мне на колени и сжала зубы, не впуская ложку внутрь. Так проявлялась сила ее слабости: нет, ни за что.

С трудом я все-таки заставила кошку разжать зубы, воспользовавшись ее клыками как рычагами. Жидкость попала ей в горло, но она не глотала. Я раздвинула ее челюсти, подняла их кверху, и жидкость вылилась обратно. Но какая-то часть, видимо, проникла внутрь, потому что после третьей, четвертой, пятой ложки кошка сделала слабое глотательное движение.

Вот так и шло дальше: каждые полчаса я доставала бедняжку из укромного уголка и силой заставляла ее принимать жидкость. Я боялась сломать ей челюсть, потому что сильно давила на выступающие зубы. Наверное, кошке было очень больно.

В ту ночь я положила черную кошку к себе в постель, будила ее каждый час. Хотя она по сути дела и не спала. Бедняжка скорчилась, всем телом испуская волны лихорадочного жара, глаза ее были полуприкрыты, она терпеливо ждала конца.

На следующий день лихорадка еще не пошла на убыль, это произошло только через сутки; и теперь в больнице ей стали делать уколы глюкозы. После каждого укола на ее жестком заду оставалась большая мягкая шишка. Но бедной кошке было все равно; ее вообще уже ничего не беспокоило.

Теперь, когда температура упала, кошка стала сильно мерзнуть. Я заворачивала ее в старое полотенце, укладывала возле радиатора. Каждые полчаса между нами шла война. Я сражалась с намерением черной кошки умереть, хотела любой ценой не дать ей этого сделать.

Ночью она сворачивалась возле меня на постели, прикрытая полотенцем, ее сотрясала слабая внутренняя дрожь — свидетельство невероятной слабости. Куда я ее клала, там она и оставалась; у бедняжки не было сил двигаться. Но она упорно не разжимала челюстей, чтобы принять жидкость. Просто не разжимала, и точка. Все оставшиеся у нее силы уходили на то, чтобы выразить свое нет.

Прошло десять дней. Каждый день я носила ее в лечебницу. Это была учебная больница, где практиковались молодые ветеринары. Каждое утро, с девяти до двенадцати, народ из окрестных улиц носил туда своих кошек и собак. Хозяева садились на скамейки в большом пустом зале ожидания, а несчастные больные животные метались, скулили, лаяли. Самые разные виды дружбы завязывались в этой лечебнице.

И самые разные печальные инциденты, маленькие трагедии застряли в моей памяти. Например, там была женщина средних лет, крашеная блондинка, с изможденным лицом. Ей принадлежал невероятно красивый большой пес, весь лоснящийся от сытости и ухоженности. Вряд ли он чем-то серьезно болел: пес этот всегда был оживлен и звонко лаял, гордый собой. А вот его хозяйка всегда приходила в светлом костюме, неизменно одном и том же, без пальто. В лечебнице было довольно прохладно, и мы — все остальные — сидели в легких платьях или свитерах. А женщина вечно дрожала от холода: вся она была такая худенькая, ну просто прозрачная. Понятно, что она жила впроголодь; все ее время и деньги уходили на собаку. Чтобы прокормить пса такого размера, придется тратить уйму денег. Кошка обходится, полагаю, в десять шиллингов в неделю, если это не такое избалованное животное, как наши две красавицы. Жизнь этой женщины была в ее псе. Я думаю, это чувствовали все. В нашем районе обитает в основном бедный люд; остальные смотрели на нее, дрожавшую там со своим ухоженным зверем, а потом предлагали пройти без очереди или сходить в здание погреться, пока не открыли клинику. Словом, все ее понимали и жалели бедняжку.

Или вот другая крайность — как мне показалось. Жирного бульдога — невероятно жирного, все его тело было покрыто валиками жира — привел толстый парнишка лет двенадцати. Врачи осмотрели собаку и объяснили парню, что пес должен есть столько-то и столько-то, причем лишь один раз в день. В общем-то, у бульдога ничего страшного, просто его перекормили. И не стоит давать собаке кусочки пирожных и хлеба, и сладостей, и… Толстый парень повторял снова и снова, что он вернется и скажет маме, все скажет маме; но она-то вот что хотела бы узнать — почему у бульдога одышка и сердцебиение, в конце-то концов, ему всего два года, а он не бегает, не играет, не лает, как другие собаки. Все правильно, терпеливо втолковывали парнишке врачи, собаку так же легко перекормить, как и недокормить. Если вы перекормили собаку, то, видите ли…